Рассказ о страшных предвоенных и военных годах
Село Крылатское, 1937-1945 годы.
Перед войной мы, как все дети, дружили и бегали стайкой. Играли в разные игры, ссорились, мирились, ходили в одну школу. Она стояла посреди села, деревянная, одноэтажная, жёлтого цвета.
Радио тогда в селе не было. Газеты не получали. Налаживали взрослых (одного человека) в Кунцево или Москву, и он всем привозил газеты, а нам, школьной детворе, «Пионерскую правду». Вскладчину оплачивали ему проезд: 3 копейки автобусом, туда-обратно – 6 копеек. Писали тогда в газетах больше о достижениях. О расстрелах, арестах ни гу-гу.
До войны у нас в селе жили семьи немцев, американцев, учёных. Я дружила с Катей-американкой, жившей от нас через три дома. Двухэтажный добротный дом. Мы, все девчонки, удивлялись на её платья, капоры. Уж очень красивые!
Однажды утром 1940 года бежим к ней, а дом нараспашку, и никого нет. Матеря нас мигом домой! И на ушко между взрослыми: «Ночью «воронки» всех немцев и американцев забрали. Враги народа!» Нам не велели к их домам подходить. Но я запомнила добрых дядей и тёть, и их воспитанных детей. Пропали, сгинули в неизвестность!
А В 1939 году я впервые услышала причитание и рёв по убитым в финскую войну. Выла соседка: «Серёженька-а-а! Мальчик мой!» Ой, жутко было. Несколько повесток пришло. Тогда впервые узнали, что такое война. А уже в 41-45-м годах – тут повестки через дом! Всю войну стоял стон и рёв. Возвращались безногие, безрукие в семьи. Как же им были рады! Все вдовы завидовали.
Зимой 41-42 гг. был сильный голод и холод. Мой сосед Валька, мой ровесник, стащил из фургона буханку хлеба, и его, двенадцатилетнего, в милиции забили до смерти. Даже труп не отдали! Их, детишек, было у матери четверо, голодали. Вот пацан и стащил буханку хлеба. Смерть! (Сейчас миллионы воруют – не расстреливают). А тут такого тихого, красивого мальчика... До сих пор помню его довоенное лицо.
Ещё помню, недалеко от нас жила красивая женщина Женя. У неё было двое детей, мужа в армию взяли, а она осталась в положении. Куда третьего рожать? Война, одна с двумя маленькими детьми. Тогда аборты были запрещены. Так эта Женя сделала аборт у одной акушерки за буханку хлеба и бутылку подсолнечного масла. Посадили! И её, и акушерку! Детей воспитывала старенькая бабушка. А когда Женю досрочно отпустили, она пришла вся измождённая, худая. Я помнила её большие синие-синие глаза. Вся красота пропала. Соседкам она по секрету рассказывала, как в тюрьме насиловали, издевались, заставляли делать непосильную работу. Вскоре Женя умерла. Хоронили сообща. Дед Ваня сделал гробик, и я помню, как женщины выли по ней.
В войну и хапуги были. А когда их не было? Кто больше всех орал «Уря! Уряяя!», тому и почёт! Наш дом стоял крайний, и потому был у нас большой участок земли. Так бригадирша Акулина оттяпала у нас половина участка. И на нашей территории выстроила себе дом. Такая хамка была! Всё горлом, горлом и нахальством. Но есть Бог. Наказал. Отнял дочь пятнадцати лет и сына. После войны она родила, но урода. Не подличай! Не завидуй, не вреди.
Помню ещё Катюшу, которую в 17 лет убило под Москвой. Жила через дом от нас. Такая красавица была! Тёмные кудри и глаза огромные, голубые! Добровольно в 17 лет ушла на фронт в 41-м. И в том же году пришла похоронка. Как же голосили в доме! Как же мы, подростки, ревели! Мы все её любили.
Первые месяцы войны немец ежедневно бомбил Москву. В селе Крылатском были вокруг военные объекты. И немец, подлетая к Москве, часто бросал фугасы на Крылатское. Когда прямое попадание, от домов и семей никого не оставалось. Некого было хоронить. Воронки по осени наполнялись водой, а весной мы брали из них воду и поливали сады и огороды.
Прошло 70 лет, а я до сих пор слышу вой сирен, гул фашистских самолётов, крики и вой по погибшим. Спаси нас, судьба и Бог, от войны!
И не ропщите, люди, что плохо живём. Есть крыша, есть что поесть. Лишь бы не война! Холод, голод, трупы. Когда очистки – деликатес.
Люди, берегите мир и покой на земле!
