Мимолетные встречи - 4

В то время гремели имена Куприна и Арцыбашева. Арцыбашев жил где-то в провинции и должен был приехать в Питер.

— Вот приедет Михаил Петрович и приструнит этих разных Архиповых, — говорил Андрусон. — Он им покажет, как отказывать в авансах его друзьям!

Вокруг Арцыбашева группировались молодые писатели, называвшие себя "арцыбашевцами". Когда Арцыбашева приглашали сотрудничать в новом журнале, он ставил непременным условием приглашение этой группы. Но пока группа не блистала особыми талантами и члены ее не имели своего "литературного лица", что дало повод какому-то остряку написать в бойкой понедельничьей газете:

Нет ни Годиных, ни Ленских,

Абрамовичей и Арских,

Но один на свете он -

Андру-годин-волин-сон!

Когда приехал в Питер Арцыбашев, как раз возник конфликт между Архиповым и Куприным. Куприн, кажется, через посредство своего приятеля Котылева, продал Архипову права на издание своих сочинений в качестве бесплатного приложения к архиповским журналам. Одновременно он подписал договор на исключительное право издания сочинений с издательством Маркса. Когда это стало известным, Архипов пригласил всех сотрудников на совещание в ресторан "Вена". Я был в числе приглашенных. Это совещание проходило под председательством Арцыбашева в большом отдельном кабинете популярного литературного ресторана. Небольшого роста, широкоплечий, с небольшой темной бородкой Арцыбашев говорил каким-то неестественно-тонким голосом, совсем не идущим к его фигуре. Он страдал глухотой и совсем не был похож на своего героя Санина, с которым его отождествляли наивные читатели. Арцыбашев соперничал с Куприным, рад был устроить ему любую пакость, и инцидент с одновременной продажей сочинений двум издательствам был ему на руку. На собрании отчаянно ругали, в угоду Арцыбашеву, Куприна, сам Арцыбашев разразился полной негодования речью, и было составлено письмо в редакции газет, в котором заклеймили позором купринский поступок.

Куприна я встретил в погребке Жозефа Пашу, где часто бывал мой приятель Евгений Эдуардович Сно[1]. Как-то вечером я забежал в этот погребок закусить. Сно сидел в какой-то незнакомой компании. Я присел за столик поодаль, но Сно окликнул меня. Вместе с ним сидел плотный, с бычачьей шеей, с небольшой бородкой и словно перебитым носом субъект в потертом сером пальто, грязноватой синей рубахе и серых брюках с бахромой.

"Куприн!" — решил я, так как видел это характерное лицо на фотографиях в журналах.

Сно познакомил меня с Куприным и каким-то чернобородым здоровяком, смахивавшим на Маныча. Я собирался вернуться к прерванному ужину, но Куприн вдруг встал, заговорщицки подмигнул мне и, кивнув на чернобородого, спросил:

— А ты знаешь, кто это такой?

— Нет, не знаю!

— Это — Распутин!

— Неправда, — обиженно вскричал чернобородый, — я Мурашов!

— Врет! — убежденно зашептал Куприн. — Говорю тебе — это Распутин! Ну, скажи ему, что он Распутин!

Эта пьяная комедия мне не понравилась. Я слышал, что литературная публика обычно пресмыкается перед Куприным, выполняя все нелепые требования, какие только изобретала пьяная фантазия известного писателя. Меня взорвал его грубый тон и пьяная настойчивость. "Хоть ты и знаменитый писатель, — подумал я, — но твоим пьяным фантазиям я потакать не намерен!"

И грубовато ответил:

— Чего зря дразнить человека — он не собака! Скажи сам, если это тебе нужно!

Куприн схватил меня за воротник пальто и злобно прошипел:

— Скажи, говорят тебе!.. А не то...

Я ударил его кулаком по руке, освободил воротник и молча пошел к своему столу. Он озадаченно посмотрел мне вслед и тяжело опустился на стул.

Дней через десять случилось мне попасть на юбилей писателя Алексея Николаевича Будищева[2], которого я уважал за особую, мало свойственную литераторам той эпохи, порядочность. У входа в зал ресторана я столкнулся нос к носу с Куприным. И на этот раз он был в подпитии.

— А, Карпов! — с дружелюбной ухмылкой закричал он. — Помнишь, как ты чуть мне в морду не дал у Пашу?

— Помню!

— Ну, пойдем, выпьем!

Меня удивила необычайная память этого талантливого человека. Видел он меня мельком, но ухитрился запомнить не только мою физиономию, но и фамилию. Вдобавок, он был в порядочном градусе.