Столовая и пекарня
Столовая на прииске, на мой взгляд, была неплохой. Поселок – не город, и мест, куда мог пойти после трудового дня трудящийся гражданин, немного: клуб да столовая. Ну, о клубе особый разговор – это, так сказать, очаг культуры. Столовая в этом смысле тоже играла определенную роль. Если смотреть с точки зрения общепита, то – да: аккуратно кормили людей завтраками, обедами и ужинами как приезжих, так и местных. Но, кроме своего прямого назначения, столовая тоже являлась местом общения людей, только немного иного плана, чем клуб. А вот сама культура такого столовского общения зависела всецело от самой столовой, от людей, работавших там, от чистоты и порядка, от качества пищи, от уюта, от внимания ко всем посетителям, а это разве не элемент культуры?
Сама столовая представляла из себя большое здание с просторным залом со столиками и буфетом. Была большая кухня с дровяной плитой разные подсобные помещения. Столовая имела свое довольно большое хозяйство: несколько лошадей, стадо свиней и, соответственно, свинарник, конюшню, запасы дров и сена. В годы войны был большой огород для картошки. Хозяйство, что и говорить, большое. Им долгие годы успешно занималась заведующая Баканина Елизавета Николаевна; очень долго проработала там поварихой Кислицына тетя Поля, остальных работников не помню. В послевоенные годы конюхом при лошадях состоял дед Иван Муковозов – еще крепкий, сутуловатый с кряжистой фигурой молчаливый человек. О нем рассказывали, будто он до революции или сразу после неё имел в этих местах большую силу и влияние, был промышленником – имел солидные промыслы рыбные и охотничьи, а может, и золотые, следовательно, был человеком далеко не бедным. Километрах в тридцати от прииска, справа по течению Амгуни, в неё впадает быстрая горная речка с названием Им. Говорили, будто имя эта речка получила от инициалов владельца большой заимки, находившейся в давние времена в её устье – по имени Ивана Муковозова. Так это или нет, я точно не знаю, но сам дед был настроен против советской власти. Вслух он никогда не высказывал свои мысли, но то, что ни разу не приходил голосовать во время выборов, так это факт. Да и появился он на прииске в 1945 или 46 году, приехав к дочери Алексеевой Клавдии, будто бы просидев многие годы в тюрьме. Отсюда понятна его озлобленность и недовольство существующим строем.
Мое знакомство со столовой состоялось в глубоком детстве, лет в пять или шесть. Как-то мы с мамой зашли туда по пути из школы, что-то нужно было купить в буфете. Мне очень понравился вид людей, спокойно обедающих за столиками, понравилась чистота и восхитили аппетитные запахи, от которых потекли слюни и свело желудок. При себя я решил, что обязательно приду сюда и отведаю чудесное блюдо, название которого я впервые услышал – гуляш. Сказано – сделано. Дня через два-три я стащил дома деньги и отправился в столовую. В буфете мне выдали металлическую бирку, с которой я подошел к раздаточному окну и получил заветный гуляш. Не было ничего на свете вкуснее этого блюда. О моем выходе в тот же день стало известно дома и я получил соответствующий «втык».
Обычная размеренная жизнь столовой нарушалась в воскресные или предпраздничные дни, и обычно тогда, когда по талонам выдавали спирт. Согласно карточной системе, подлежало нормированию распределение по талонам не только продуктов питания и промтоваров, но и «горючего». На прииск спирт привозили в железных бочках, порой недостаточно чистых, так что он крепко попахивал чем-то вроде керосина, но это никого не смущало. Спирт, да еще в бочке, возить выгодно. Во-первых, он не замерзает в сильные морозы, во-вторых, чем развести его перед употреблением, всегда найдется на месте, в третьих, в бочках безопасно – не разобьется.
За пайком люди приходили со своей тарой: бутылки, банки. Иные отлив немного спирта в ложку и жестянку, поджигали, чтобы узнать, насколько надули их, добавив туда воды. Некоторые граждане, заполучив «дозу», отправлялись домой, а другие прямо там, в столовой оприходовали заветные «сто грамм». Точно не знаю, но, видимо, сверх талонов, за особую плату можно было купить какое-то количество спирта дополнительно. Любители выпить и поговорить «за жизнь» объединялись в группы, выпивали, закусывали и вели свои разговоры обо всем на свете. Тут-то и начиналось это самое общение, когда разговор из приятной беседы мог перейти в громкий спор, когда малознакомые или вовсе незнакомые лица начинают лобызаться и выяснять отношения: «ты меня уважаешь?» Когда друзья-приятели могли поскандалить бог знает из-за всякой мелочи, вместо слышались взаимные упреки да еще и матерки. Когда какой-нибудь подвыпивший гегемон, посчитав себя чем-то обиженным и оскорбленным со стороны собутыльников, решает вернуть их расположение к себе с помощью дюжего кулака. Когда иной, уже ничего не соображая, зажав в кулаке последние рубли и решки, лезет без очереди к буфету, требуя еще сотку.
Всякое бывало, когда несколько десятков мужиков «примут дозу», иногда солидную, горячительного. Пестрая картина: кто-то пьет, обнявшись с приятелем, кого-то успокаивают и выводят из зала, кто-то сидит под забором на улице, бережно трогая синяк под глазом или утирая разбитый нос. Да, всякое бывало во время таких нечастых, но вероятно, очень необходимых русскому человеку, сборищ под гостеприимной крышей приисковой столовой. Чем не клуб? Тут всего можно было насмотреться и наслушаться! Веселье продолжалось, пока не закрывалась столовая. Толпа начинала не спеша разбредаться по вечерним улицам поселка. Кого-то уводили родственники, кто-то шел сам, выписывая ногами «кренделя» и хватаясь за штакетник, чтобы не упасть.
Однажды в какой-то праздник двое пацанов уговорили меня пойти в столовую и просить у пьяных мужиков деньги, уверяя, что «заработаем2 их кучу. Мне подобным промыслом никогда не приходилось заниматься, да и нужды-то в деньгах особой не было. Что на них купишь в магазине, когда все по карточкам? Подумав, я согласился. Подходим к столовой, на крыльцу мужики стоят группой, курят, о чем-то оживленно разговаривают. Выбрав очень пьяного, подошли и говорим: «Дяденька, дай рубль на кино». Он посмотрел на нас непонимающим взглядом, потом сообразил, о чем просят дети, достал из кармана деньги и дал нам по рублю. Так подходим ко второму, третьему. Кто-то дал не по рублю, а по трешке. Мы очень рады. Но один из мужиков, к которому мы подошли, был чем-то раздражен, явно не в духе и начал на нас орать, обзывать, пригрозив за уши отвезти к родителям. Мы, естественно, кинулись вон! Всё! Мне стало страшно и стыдно: а вдруг, думаю, и в самом деле пожалуется. Так что «рекетир» из меня не получился.
Году в 1949 или в 50, в столовой вечерами организовали что-то вроде кафе. Поставили несколько больших фикусов, появилась тюль в окнах, цветы на подоконниках, на стены повесили красивые картины. Стало уютно и красиво. Посетителей за столиками обслуживали официантки в красивых фартучках и чепчиках. Можно было чинно, благородно и культурно посидеть с друзьями, выпить (тот же разведенный и подкрашенный ягодным сиропом спирт), хорошо закусить. Там можно было принять сто граммов после бани, выпить газировки, купить конфет и отведать шампанского. Это добро уже начали завозить на прииск. Согласитесь: культура обслуживания значительно выросла.
Наш выпускной вечер после окончания 10-го класса прошел в школе. Наши родители и учителя все хорошо организовали, в том числе и угощение. Впервые мы вместе со взрослыми вполне официально и открыто выпили вина или что-то другое, похожее на вино. До этого курение и выпивка считались тяжким преступлением, и вся воспитательная работа в школе была направлена против этого зла. В результате у нас, выпускников, ни у кого не было потребности выпивать, и в нашем классе никто не курил, даже тайком.
На следующий день после выпускного мы, несколько одноклассников, зашли в столовую, сели за столик, заказали вина и закуски. Сидели несколько смущенные и скованные, но уже свободные от учительской опеки граждане с аттестатом зрелости в кармане. Это, скорее всего, была бравада, чем желание похмелиться, было желание показать себя уже взрослыми, полноценными людьми, у которых появилось, кроме права голосовать на выборах, но еще и право выпить. Так что, прощаясь со школой, с поселком, перед тем, как разъехаться для дальнейшей учебы, в поисках своей судьбы, мы посетили столовую и как бы исполнили прощальный ритуал.
Здание пекарни стояло невдалеке от столовой, рядом высилась большая поленница дров. Пройдя небольшие сени, попадаешь внутрь самого помещение, где и создавалось это чудо – хлеб, которого в детстве всегда так хотелось есть, но его, как всегда, не хватало. Мои воспоминания часто связаны со столовой и пекарней видимо потому, что постоянно хотелось есть, а там всегда были вкусные дразнящие запахи.
Внутри пекарни было большое просторное помещение, где месили тесто, раскладывали по формочкам и готовили хлеб к выпечке. Здесь стояли длинные деревянные корыта, большой стол на крепких ногах, а углу, сложенные штабелями, лежали мешки с мукой, у входа стояли бочки с водой. Значительную часть помещение занимала огромная печь, рядом с которой стояли деревянные и металлические лопаты., метелки и длинная кочерга. На столе высились горкой черные, обгорелые формы для хлеба. В небольшой комнате слева от входа была подсобка для работников. Где висела их одежда. Там же стояла большая деревянная кадка с опарой.
Внутри пекарни было всегда тепло, спокойно и как-то по-домашнему уютно. Особенно приятно было зайти туда зимой с мороза. Меня туда частенько посылала мама с баночкой за опарой, если дома перед праздником предстояла стряпня. Пахло там мукой, кисловатой квашней, горячим хлебом, смолистыми дровами и дымом. Почти всегда там кипела работа: месили тесто, скребли и мыли корыта, столы, таскали мешки с мукой, дрова, воду. Все, кто работал с мукой и тестом, были одеты в холщовые штаны и куртки или носили фартуки. На дворе работали два пильщика. Их задачей было снабжать прожорливую печь дровами, которые надо было напилить, наколоть и натаскать в пекарню.. Все действовали скоро, без суеты и сутолоки, зная свои обязанности. Командовал людьми пожилой опытный пекарь по фамилии Депутатов. Ясно помню его высокую сутуловатую фигуру, худое лицо с крупным с горбинкой носом, рыжеватые волосы и длинные крепкие руки с закатанными рукавами. Его громкий голос слышался по всей пекарне, подгоняя подчиненных и сам он работал быстро и сноровисто. Проработал он на этом производстве всю жизнь.
Я учился в школе с его сыном Ленькой. Близко с ним не дружил, но всегда был в приятельских отношениях, вместе выступали в художественной самодеятельности. В 1985 году мне случилось побывать в Николаевске-на-Амуре. Там я разыскал Леньку, работавшего в отделе землеустроительства горисполкома. Мы хорошо посидела, выпили, долго рассказывали о себе: как у кого сложилась жизнь. Он рассказал, что отец ,после выхода на пенсию, жил у него. Несмотря на свой почти восьмидесятилетний возраст, был еще крепким и энергичным дедом. Умер глупо: был один дома и решил принять ванну, но, видимо, там ему стало плохо, а выбраться из неё и выключить воду не смог – так и погиб.
Топить печь в пекарне начинали рано утром. Смолистые лиственничные дрова горели жарко, с веселым треском, бросая яркие блики на стену и потолок сквозь щели большой металлической дверцы, закрывавшей вместительное чрево. После того, как дрога прогорали, кирпичный под и стенки накалялись до высокой температуры. Несгоревшие головешки, угли и зола выгребались, а внутри все число выметалось метлой и веником. Пока топилась печь, подошедшее в корытах тесто раскладывалось по формам и оно там успевало еще раз подняться. Теперь пекари устанавливали формы на длинные деревянные лопаты и ловко отправляли их в раскаленную печь, устанавливая рядами. От печи несло жаром, работа шла без перерыва, и споро, пока нужное количество форм не загонялось внутрь. После этого дверца закрывалась, а главный пекарь и его подручные, вытирая потные раскрасневшиеся лица, садились передохнуть. Шло время. Депутатов поглядывал через чуть приоткрытую дверь на хлеба и, наконец, давал команду. Снова мелькая деревянная лопата и к жару печи добавился жар разогретых форм и румяных булок. Хлеб вытряхивался и укладывался для остывания на большой стол. По пекарне плыл запах свежей горячей выпечки, пекари уже закладывали новую партию, пока не остыла печь. И так ежедневно.
Тесто, как я писал, месили в больших деревянных корытах, работая не только руками, как поговаривали, и ногами. И не мудрено, ведь тогда в пекарне не было абсолютно никакой механизации. В годы войны и какое-то время после её окончания, хлеб в основном был черным, ржаным. Белый пшеничный стряпали изредка, раза два в месяц. Он получался исключительно вкусным и ароматным и казался нам настоящим лакомством.
Однажды мы с сестрой гостили в её подруги Зои Хлыбовой. Мать её работала сторожем в пекарне. Зоя, как большую ценность, показала нам спрятанные за печкой небольшой мешок с сухарями. Они представляли из себя всевозможные кусочки переломанного и засушенного хлеба. Брак, который случался при выпечке, так сказать, издержки производства, шел частично в переработку на опару, а частично выдавался по кускам работникам, как побочный натуральный заработок. С превеликим удовольствием мы грызли эти сухари и радовались им, несмотря на их твердокаменную прочность.
Приезжая после ВУЗа домой на каникулы, я каждый раз оценивал хлеб нашей пекарни. Городской не шел ни в какое сравнение. Уезжая снова на учебу, я всегда брал с собой в дорогу пару круглых буханок. Но это было потом, а в далекие детские годы даже небольшой кусочек хлеба, ржаного чурека, выданного по карточкам, был желанным и радостным.
Сейчас в Херпучах пекарни нет, хлеб пекут в Оглонгах и ежедневно привозят в магазины на машине. Но он такой же ароматный, душистый и вкусный, каким запомнился с детства.
Примечание публикатора:
О столовой и пекарне мне тоже есть что рассказать. Хотя бы потому, что я видел столовую с утра до вечера, мы жили в доме напротив её. Заходил я в столовую не раз, и даже кушал в ней, когда моя мама куда-то уезжала, и мы с отцом обедали в этой столовой. К этому времени она действительно, была похожа на кафе. Спирт к этому времени на разлив не продавали, но вот пиво было. Но народ к этому времени остепенился, пьяных разборок у столовой стало меньше. А вот когда я учился в младших классах, подвыпившие мужики частенько дрались на улице. Помню, однажды вышли выяснять отношения четыре мужика, один еще стоял на ногах, и трое, которые с ним ссорились, еле-еле. Он три раза ударил, каждому по разу, и все трое уже у его ног лежат. В следующий раз он хвалился этой победой с другими собутыльниками.
А вот однажды произошел такой случай. Это было еще тогда, когда мимо школы был сквозной проезд транспорта. Мужик, фамилию я не помню, приехал в столовую на мотоцикле ИЖ-49. Видимо, за обедом выпил, и не мало, но на ногах стоял. Решил полихачить, сел на мотоцикл, и рванул в сторону проезда у школы. Причем третью скорость он включил метров через 15, так быстро поехал. А на встречу ему «студебеккер», груженный дровами. И мотоциклист прямо в бампер въехал. Автомобилю-то ничего, а тот всмятку. А в это время в школе уроки кончились, дети выходят, а тут кровь, месиво из человека. Через несколько дней поставили забор и ворота, чтобы сквозного движения мимо школы не было.
Чаще всего я ходил в столовую за булочками в тот год, когда на прииск привезли муку из Канады в начале 60-х годов. Тогда в столовой стали печь такие вкусные булочки, что поселковые женщины перестали стряпать из кислого теста домашние булочки. Мне было проще, столовая напротив, я всегда был в числе первых покупателей таких свежих, только из печи, булочек. Сожмешь ей в руке, отпустишь, и она возвращает свою форму. И еще очень вкусная, на всю жизнь запомнились эти булочки.
И про пекарню могу рассказать, как мы, пацаны, хлебом разживались. Не часто, но бывало. Дело в том, что загружали хлеб в хлебовозку (короб на телеге или санях) примерно в одно и тоже время. Буханки хлеба спускали из пекарни по деревянному желобу вниз, в ящик, откуда возчик и складывал их в хлебовозку. Желоб был на стороне здания, обращенной к лесу. Внутри желоба были по бокам стойки, придающие ему жесткость. Иногда буханка хлеба упиралась в эту стойку и оставалась, не спускаясь в ящик. Мы дожидались, когда возница загружал хлеб и уезжал, и шли смотреть, не осталась ли буханка хлеба в желобе. Если была, то стучали по желобу, пока она не попадала в наши руки. Вкуснее этого халявного хлеба я не ел.
Несколько слов про конюха в столовой Ивана Муковозова. Действительно, у него был повод не любить советскую власть. До революции он был богатый купец в Приамгунье. В селе Удинск построил себе дом на берегу Амгуни с балконом на мансарде. В 30-е годы там устроили начальную школу для детишек Удинска, а он перебрался в Херпучи к дочери Клавдии. Не так давно я узнал, что он был дедушкой моих одноклассников – Вити и Вовы Алексеевых, с ними мы вместе играли в духовом оркестре. Сейчас один живет в Хабаровске, другой в Твери, младшая их сестра Галя в Сибири. Галя вышла замуж за парня из Оглонгов Савченко. Все они со мной на связи, от них я и узнал эту историю.
Когда стал искать в своем архиве фотографию, чтобы вставить в заставку, нашел только общую панораму центральной части поселка, где по правой стороне за двумя домами видна крыша большого здания. Это и есть столовая, она была совсем рядом со школой и интернатом. А чуть правее, вдали, видно здание пекарни. Столовая и пекарня, а так же подсобные помещения, были в одном большом дворе, огороженным забором.
Сейчас на этом месте стоит другое здание, где сразу несколько учреждений. А вот напротив, на улице, которая раньше называлась Центральная, а теперь Школьная, вместо целого ряда одинаковых служебных домов, остался в гордом одиночество дом, в который меня привезли после роддома. Пустой, не жилой, с перестроенным входом и какими-то надворными постройками, которых в мое время не было. Рядом уже другая школа, к поселку подступает тайга, и весь ландшафт совершенно не родной, незнакомый. И думаю, как быстро пролетела жизнь…
