Песня Мерзлякова Среди долины ровныя написана была в доме Вельяминовых-Зерновых. Он разговорился о своем одиночестве, говорил с грустию, взял мел и на открытом ломберном столе написал почти половину этой песни. Потом ему подложили перо и бумагу: он переписал написанное и кончил тут же всю песню.
В 1812 году В.-З. уехали в свою Орловскую деревню. Мерзляков был у них при отъезде и проводил их. Там прожили они три года; возвратились уже в 1815 году. Во все это время Мерзляков не видал их. Они нашли его уже женатым. По возвращении их, сколько ни приглашал его отец этого семейства, он уже не хотел быть у них, и ни разу не был. Вероятно, он хотел воспользоваться отвычкою, чтобы искоренить вовсе прежнее чувство и не возобновить прежних впечатлений своего сердца.
Но вместе с отвычкою от этого семейства и от их общества Мерзляков более и более приобретал другую привычку. Обыкновенное общество, в котором он тогда бывал, состояло, правда, из людей, занимающихся литературою; но вечера их оканчивались веселым ужином. Шампанское сменялось пуншем, и этот-то образ жизни решительно отдалил совестливого Мерзлякова от прежних знакомств его.
Женившись, он совсем отстал от прежних знакомств и от прежнего светского общества. Ему уже дико было в нем являться. После моей женитьбы на одной из В.-З. сколько раз я звал его к себе; сколько раз он обещал мне приехать, назначал день — и никогда не мог решиться, как будто не имел силы перешагнуть стену, отделявшую его от прошлой жизни. Но вздыхал, и я видел, что сердце его в эту минуту было в борьбе и неспокойно.
С самого начала своего поприща Мерзляков избрал род лирический и, очевидно, следовал в своих одах Ломоносову. Такова одна из старейших его од на восшествие на престол императора Александра, написанная им, когда он был еще бакалавром Московского университета. Но первая ода его, возбудившая всеобщее внимание и показавшая в нем истинного поэта, — это На разрушение Вавилона, из пророчества Исайи, ода, исполненная поэтического движения и силы и написанная чистым и сильным языком, что не всегда удавалось Мерзлякову. Другая ода "На победы при Кремсе" была уже слабее; но и она не прошла без особенного внимания читателей и литераторов. Впоследствии его торжественным стихотворениям много вредила напыщенность слога,
Вот начало оды На разрушение Вавилона:
Свершилось! нет его! — сей град,
Гроза и трепет для вселенной,
Величья памятник надменный,
Упал! — Еще вдали горят
Остатки роскоши полмертвой! —
Тиран погиб тиранства жертвой!
Замолк торжеств и славы клич!
Ярем позорный прекратился,
Железный скиптр переломился,
И сокрушен народов бич!
Многие обвиняли Мерзлякова за эту оду, находя в ней некоторые применения к смерти императора Павла. Действительно, Мерзляков написал это стихотворение вскоре по его кончине, что было очень некстати. Но я уверен, что добродушный Алексей Федорович не имел никакой посторонней мысли, а напечатал свою оду просто как произведение поэзии. Если же она пришлась не ко времени, то это объясняется тем, что он был совсем не дипломат и но придворный.
Мерзляков написал одну трагедию, названия не помню, но он был недоволен ею и не напечатал ее. Кто читал ее, говорят, что она была классически правильна, но холодна.
Гексаметры начал у нас вводить Мерзляков, а не Гнедич. Сначала перевел он отрывок из Одиссеи "Улисс у Алкиноя"; правда, не совсем гексаметром, а шестистопным амфибрахием, т. е., прибавив в начале стиха один краткий слог. Это доказывает только, что он, как писатель опытный в стихосложении, чувствовал, что слух русских читателей не может вдруг привыкнуть к разнообразным переменам гексаметра, и хотел приучить его амфибрахием, как переходною мерою от привычного ямба к новому для нас чисто эпическому размеру, который в своих вариациях требует уже учено-музыкального слуха. Один наш, критик видит в гексаметрах только то, что они длинны; но Мерзляков видел в них разнообразнейший из метров и потому осторожно приучал к нему слух непривычных читателей. И потому-то после первого опыта, переведенного амфибрахием, он перевел отрывок из Илиады Единоборство Аякса и Гектора уже настоящим гексаметром. За Гнедичем осталась слава вводителя только потому, что он усвоил нам гексаметр трудом продолжительным и важным, т. е. полным переводом Илиады. Мерзляков и Гнедич — это Колумб и Америк-Веспуций русского гексаметра.
Свободное копирование
