В книжке Карамзина Мои безделки напечатан был рассказ под названием: Фрол Силин, благодетельный человек, с таким примечанием автора: "Он еще жив, один из моих приятелей читал ему сию пиесу. Добрый старик плакал и говорил: я этого не стою, я этого не стою!
Я обязан сказать, что все написанное о Фроле Силине совершенная правда. Он был крестьянин моего деда Ивана Гавриловича Дмитриева, из деревни Ивановское, более известной под другим названием: Чекалино, в семи верстах от нынешнего моего села. Я знал Фрола Силина и помню, как теперь гляжу, его умное лицо, высокий рост, редкую седую бороду и красный нос, потому что он любил-таки выпить. — Сколько раз, в моем детстве, он приносил мне меду, только что вынутых сотов, потому что он был зажиточный. — Приятель Карамзина, читавший Фролу Силину описание его добрых поступков, это мой дядя Ив. Ив. Дмитриев. — Фролу Силину казалось чрезвычайно дико, что о нем написано в книге: как-то он не верил и думал, кажется, не шутят ли над ним н не читают ли наизусть, чего совсем не написано.
Есть пословица: "Каков корень, таковы и отростки". — Но, видно, она не совсем справедлива. — Расскажу происхождение Фрола Силина, годное хоть бы в роман.
Мать его; молодая баба, работала в поле; наехали разбойники и увезли ее с собой. У них прожила она целый год. Наконец, когда они в ней уже уверились и могли, по их соображениям, безопасно оставлять ее одну, они отправились на разбой, оставивши ее без надзора. Она скрылась, ушла к своему мужу и, говорят, не без денег. Один из разбойников, который был к ней ближе, отыскал ее, приехал к ней в дом и велел дать знать — в известное место — когда она родит; и ежели родит сына, дать ему имя Фрол Силин. Так и сделалось.
Скажут: "Где же разбойники могли жить зимою?" — Во-первых, их так боялись в старину, что им везде было пристанище. Мог же разбойник безопасно приехать в дом к этой бабе. — А если бы его схватили и представили в город, товарищи его не оставили бы без отмщения: подпустили бы красного петуха, т. е. зажгли бы все селение. — А во-вторых, сколько других убежищ! Недалеко от моей деревни, в бывшем имении моего деда, находится и доныне пещера из одного камня, в которой может поместиться человек двадцать и более. Вход в нее низкий, ползком, но в ней высоко и просторно; из нее такой же спуск в другую, нижнюю пещеру, на противоположную сторону горы. А с лесистой горы открытый вид кругом, верст на пятнадцать. В пещере заметны следы дыма; как не жить тут разбойникам, даже и зимой!
По странности происхождения Фрола Силина ходили о нем разные, конечно, вздорные, слухи. Говорили, что он знал какое-то слово, по которому его не трогали разбойники, и даже некоторые Слова, которым приписывали таинственную силу. — Я рассказываю это натурально, не за истину, а за слухи, которые о нем ходили между крестьянами и которым они верили.
Говорили, например, что однажды, когда он ехал куда-то один в телеге, на него самого напали разбойники, разумеется, уже другие, не той шайки, которая похитила его мать, потому что прошло много времени. Одни схватили под уздцы его лошадь, другие ухватились за телегу. — Он будто бы промолвил какое-то слово и закричал на лошадь. Руки их пристали к узде и к телеге, и таким образом он их привел к себе домой. — Приехавши, велел их накормить; но они просили только, чтобы он отпустил их. Фрол Силин взмиловался и отпустил, сказав только: "Теперь знайте Фрола Силина!" — Само собою разумеется, что это сказка, доказывающая только, как все необыкновенное вызывает в народной фантазии рассказы, превращающиеся по большой части в чудесное.
Сочинения Карамзина были приняты с необыкновенным восторгом. Красота языка и чувствительность — вот что очаровало современников. Молодые люди и женщины всегда восприимчивее и к чувствительному, и к прекрасному: по крайней мере, так было в то время. Их-то любимцем сделался Карамзин как автор. Его слог чрезвычайно быстро проник в молодое поколение писателей, но тем более возбудил он против себя закоснелость стариков и старых писателей, которым переучиваться было уже поздно. Между ними восстал на него Шишков в своей книге Рассуждение о Старом и Новом слоге (1802).
Нынче эта книга забыта, но в свое время она наделала много шума в пишущей публике, и Шишков сделался знаменем, под которое стекались литературные староверы. Впрочем, этих людей было немного; все они были люди, не отличавшиеся ни знаниями, ни талантами. Таковы были, например, Захаров (который написал Похвалу женам и в переводе Телемака прославился своею фразою: восседали старцы обоего пола); потом: Станевич, Анастасевич, Политковской. Кто об них ныне знает и помнит, что они написали? А язык Карамзина распространялся более и более.
Ныне пишут о Шишкове, как об учредителе школы, противодействовавшей Карамзину, как будто Шишков имел в нашей литературе какую-нибудь силу и произвел на нее какое-нибудь влияние! Ничего этого не было! — Один Шишков писал против Карамзина, а другие, немногие, молча лепились около него, но зависти к недостижимому таланту, по недоверчивости к нововведениям в слоге и по незнанию языка, а не потому, чтобы отстаивали коренные его свойства. Сам Шишков, имевший пристрастие к славянскому языку, плохо знал его и вообще не имел достаточных сведений в филологии. Если бы нынешние защитники Шишкова прочитали его книгу Рассуждение о Старом и Новом слоге; Прибавление к рассуждению, и о красноречии Св. Писания, они сами могли бы это увидеть.
Это пишут они оттого, что книг Шишкова не читали; вот этому и доказательство.
Свободное копирование
