Наша переписка

Глава XXI. 1877 год. -- Наша переписка

 Первая посылка, полученная им 3 декабря, доставила Леле большое удовольствие: "Я испытал довольно приятное чувство, когда открыл ящик... С каким аппетитом я буду есть, в особенности, когда вспомню, что твои ручки прикасались к этому",-- писал он тете. "Я сперва не знал, что в пирогах этих яйца,-- писал он мне (15 ноября) о второй посылке,-- а вот оказывается яйца, причем очень и очень свежие. Там мазурка, ничуть не попортившаяся, там лепешки, там другой пирог! А кто перебирал все эти вещи, кто уложил их так мастерски? Ты да тетя, душка моя! Не сомневаюсь, что и Оленькины ручки принимали в чем-нибудь участие"... "К несчастью,-- писал он мне уже 23 ноября,-- мало чего досталось мне из посылки: я начал, несмотря на Оленькины предостережения, угощать Алферова и Веверу Конечно, это обстоятельство повело к быстрому опустошению в моем ящике, так что у меня нет теперь крошки"... Понятно, что Оленька всполошилась, узнав о судьбе посланных нами любимых им миндальных кольчиков, лепешек и коржиков. "На Алферова и Веверу я сердита, всю посылку съели!!!" -- писала она ему поэтому 30 ноября...

 В постскриптуме Лели стояло: "Передай от меня Оленьке, что я сильно, по-солдатски, целую ее за ее длинное письмо со всеми малёрами. Теперь отвечать не могу, зато напишу в воскресенье".

 Малеры -- несчастия Оленьки, о которых она писала Леле, вероятно, касались букарестского двора. Она с Лелей до сих пор продолжала интересоваться Петидрольским царством и в каждом письме своем сообщала ему что-либо. Кроме того, каждое воскресенье выходил "Букарестский листок" с иллюстрациями, оленькина газета, которую Леля ожидал прочесть на Рождестве с большим нетерпением. Рисунки Оленьки были очень неважные, но смешные, а пояснения к ним еще смешнее. Так, например, помню картинку: "Кн. Воронцова перед балом берет ванну". Торчит один нос и шиньон. Надпись гласит: "В ванне так много воды, что кит, я думаю, мог бы вымыть в ней свою лапу"... На бале почтенная гофмейстерина падает на нос посереди зала, кринолин поднимается парусом и храбрые шалуны Андрей и Станислав выносят ее при общем хохоте из залы: "Веселье и бонжуры опять настали",-- заканчивает она. Леля в одном из ноябрьских писем ко мне спрашивает, прошла ли с Оленькой ее "becasserie" {Наивность, опять-таки ссылка на бекаса, будто глупую птицу.}, благодаря которой и ему столько раз приходилось над ней подсмеиваться. На это я отвечала, что "ума у ней теперь прибавилось и даже слишком... Говорит о тебе часто". "Когда я буду большая,-- говорит она,-- я продам все свои книги и платья, только чтобы брат мой был военный!.. Что это такое? а? будет школьным учителем что ли? Володя -- гусар, Алеша -- моряк, а Леля, который должен быть селебр {Célèbre -- знаменитый.} и вдруг штатский!!!".

 Своей школьной жизнью Леля становился довольнее, хотя занятия геометрией и шли у него в ущерб иностранным языкам, но скоро, надеялся он, установится равновесие. Зато русский язык давался ему легко. За характеристику Кимона (Корнелия Непота) и Плюшкина он получил 5+. "Я не могу сказать, что я стараюсь из русского: о, далеко не так! Я сам удивляюсь, что получаю такие баллы. Я подал теперь сочинение "Мое детство", сочинение очень длинное, но заключающее в себе преимущественно не факты, а характер детства"... О друзьях своих Леля писал 3 ноября, что сошелся с Ширинским старшим, Всеволожским младшим, Олениным, "с которым я ссорюсь каждый день". Друзья его, кроме них -- Чижов, Свечин, Всеволожский старший, Ширинский младший, Алферов и т. д. "Косой {Рыловников. Н. В.Трескина.} ужасно смешит. Покамест еще ничего, не особенно скучно. Случись какая-нибудь выходка Косого, и смешно"... Но в письме ко мне от 7 декабря опять начинаются жалобы на скуку: "Я очень скучаю: в этом и нет ничего особенного, удивительного. Ласкаю себя надеждою увидеть мое дорогое гнездышко. Какое приятное, какое хорошее ощущение испытываю я, увидя губаревский дом издалека; я почувствую себя свободным, когда очутюсь в ваших объятиях. Но когда это будет, когда это случится: через целые 18 дней! 18 дней пройдут, как 18 веков. Неужели так долго? Я не имею более терпения, ибо жду желанного 21 декабря уже 1 1/2 месяца. "Воскресенье и праздники в особенности скучны, поэтому я беру разные книги из библиотеки, как, например, "История Филиппа II Испанского", сочинения Прескотта, очень интересная книга, "Пропилеи" и т. д. С некоторых пор я пристрастился к греческой грамматике. Иногда в свободное время, сам того не замечая, начну разглагольствовать разные греческие формы глагола... Я сегодня считал... прошло 109 дней, как я вас не видел. Разве это мало?"

 На беду, еще все он опасался, что почему-либо его приезд на Рождество не осуществится, о чем он упоминает опять в своих письмах от 3 и 12 декабря: "Я все как-то сомневаюсь о моей поездке. О, как будет ужасно, ежели я узнаю, что вы почему-либо не будете в состоянии прислать за мной или вообще если представится препятствие моей поездке! Я считаю время не по дням, а по часам. Беспрестанно говорю я про себя: вот осталось еще 19 дней, теперь 18 дней. Ах, как это приятно... Нам задано сочинение: "Лиса по басням Крылова"... Я целый месяц уже никуда не ходил. Мой друг Горбов говорил мне, что в Москве есть особенное общество, которое занимается литературой, и члены которого читают по праздникам свои произведения. Он хочет непременно повести меня туда, говорит, что Франц Иванович с удовольствием отпустит меня. Надо заметить, что этот Горбов уже на выпуске в 8-м классе, и если на то будет ваше и тетино согласие, то я поеду с ним 11-го в воскресенье. Денег у меня теперь 1 рубль. Кажется я еще не писал тете, что Наталья Васильевна дала мне 3 рубля, на которые я купил мыло и Нестерову летопись. Из этих денег у меня осталось кой-что, но это кой-что не у меня, а занято товарищами".

 Леля, вероятно, так боялся, что за ним не пришлют из Губаревки, потому что это представляло известный расход. Поэтому он объяснял дяде, что мог бы приехать один, потому что ему уже 13 лет, и он в 4-м классе, и под локомотив не попадет, и на поезд не опоздает...

 К сожалению моему, теперь (!) я не могла не написать нравоучения по поводу скуки, хотя сама тихонько плакала о нем, но надо же ему было наконец стать "garèon", мужественным, и не писать писем таким карамзинским слогом и с такими дикими восклицаниями: "Гожа-гожа! Гулинька! Ижинька! лопас, чурни! Изинька!"

 Поэтому в ответ на письмо Лели о скуке, я опять ворчала на него: "Очень разделяю твое нетерпение скорее вернуться в Губаревку, понимаю твою радость увидеть нас, понимаю и сочувствую... Но не понимаю, почему ты скучаешь, mon pauvre chou {Ласкательное прозвище. Буквально: "Моя бедная капуста" (фр.).}? Ты занят весь день... Ведь это и тебе вредно, и нам грустно... Нет, ты, верно, не так выразился: ты с величайшим нетерпением ждешь 21-го, но не скучаешь, я уверена что нет. Ты слишком умен, слишком занят, чтобы скучать". Далее шли советы не волноваться и не беспокоиться, будто 21-го его не возьмут, потому что 22-го в четверг он непременно будет с нами, и до 22-го не 18 веков, а всего 10 дней. Такие наставления не могли нравиться Леле, почему в письме своем от 17 декабря (последнем перед отъездом на каникулы), он отвечает мне:

 "Вы... (не говорю ты, так как по тону диссертации о скуке видно, что это не тон сестры, а тон добрых родителей) вы, говорю я, удивляетесь, что я скучаю, вы относите это к тому, что я жду с нетерпением 21-го числа, вы полагаете, что я выбрал неудачное слово. Я сказал, что скучаю, но смотря как и когда. В будни весело. Занятый уроками, в немногие свободные часы похожу я с друзьями... Воскресенье и праздник, вот что скучно. Приготовив уроки, я возьму какую-нибудь интересную книгу. Но ведь я не один. Товарищи (какие это товарищи!), которым все равно получить кол, сидят без занятия и пристают ко мне. Это приставание не состоит в одних колких насмешках... Нет, оно состоит или в сильном ударе кулака, или в снимании сапога или щекотке. С тех пор, как я числюсь в 4 классе, мне противно фискальство, и я должен равнодушно смотреть на то, как 15-летние болваны пристают ко мне. Ведь мне при таких обстоятельствах остается только защищаться, а уж читать совсем я не могу. Иногда я, с мне свойственной вспыльчивостью, наскочу на какого-нибудь великана, опрокину его, но тут же множество возьмет верх. Ах, если бы мои товарищи имели работу, не скучал бы я тогда". После перечисления уроков, уже заданных на Рождество (повторение пройденного), Леля кончает письмо: "Теперь 6 1/2утра; лампы еще горят. Я теперь уверен, что я увижу вас на этой неделе. Я занят сочинением, оказавшимся довольно трудным"... Не трудно представить себе радость Лели, когда за ним приехал дядя, и 22 декабря (1877 г.) он с ним поехал к нам, как теперь помню, в коляске, потому что до самого сочельника не было ни снега, ни санного пути.