Глава II. Рождение Лели (1864 г.)
Мне всегда казалось, что я помнила себя всегда, что не могло быть времени, когда я бы не помнила себя, потому что я "всегда жила". Вполне искренно утверждала я, что даже помню, как меня крестили в Воронеже, пока наконец одна из гувернанток не догадалась меня хорошенько наказать, уже 6-тилетнюю девочку. После этакого афронта, вызванного моими якобы выдумками, я забыла не только эпизод крещения в Воронеже, но мне показалось, что я сразу забыла еще многое другое, из того, что я как будто до тех пор хорошо помнила, и в том число один из важнейших эпизодов -- рождение и крещение маленького братца Лели и связанное с этим событием лето, проведенное в Нарве. Как только папа узнал о своем переводе в Харьков, он, еще зимним путем, в половине марта 1864 г. стал собираться в Харьков в карете, санях и с целым обозом ящиков и сундуков, а маму со мной и кормилицей отправил в возке с верным камердинером, стариком Антоном, на козлах, еще санным путем на Тулу и Москву, а затем -- по железной дороге в Петербург к родным. Мама была в ожидании ребенка, а папа всегда избавлял ее от суеты переездов и устройства квартиры -- мама была такая нежная и хрупкая.
В конце апреля, прогостив более месяца у старшего брата своего Федора Федоровича Козена, мама переехала из Петербурга в Нарву к своей бабушке по матери, Бистром, и тетушкам, сестрам ее деда, Бистром же. Они все жили вместе в обширном уютном доме, среди большого, тенистого сада. Дом этот был куплен братьями Бистром для их слепой матери {Урожденная Крузенштерн.} и для трех незамужних сестер. До 80 лет молодые, всегда здоровые, веселые, тетушки Бистром усердно занимались хозяйством и рукодельями, и окружали маму вниманием и заботой, но в общем жизнь в Нарве, судя по письмам мамы к папе, ничего не представляла интересного. Общество было очень скучно: благочестивые допотопные старушки, изысканно любезные, но однообразные старички -- обломки древних остзейских фамилий, несколько родных -- Синельниковы, Ефимович, и ежедневные посетители бар. Зальца и ген. Хельмерсона. Все это тем более тяготило маму, что она не могла даже отвлекаться любимыми ее занятиями языками и историей: бабушка (наша прабабушка), Каролина Богдановна Бистром, урожденная Баранова, очень хозяйственная и аккуратная немочка, обладала несноснейшим характером и никого не оставляла в покое: если работаешь -- почему не читаешь. Если читаешь -- не читай, глаза заболят. Родные уверяли, что она своими заботами свела всю семью свою в могилу: и мужа, и сына, и дочерей, и зятьев, и многих внуков, а ее и годы мало изменили. Небольшого роста, она, говорят, была очень хороша собой в молодости, а в 80 лет у нее была еще подвижность, легкость и талия молодой девушки. Зато характер у нее был пренесносный. Она постоянно топталась, бурчала, убирала, все убирала и запирала, и своими приставаньями, не повышая голоса, доводила всех до отчаянья. "Main Liebchen!" {Моя дорогая.} -- тихо начинала она, и тогда уж конца не было воркотне ее и нравоученьям.
Быть может, в этой суетливой, беспокойной старушке, очень высоко ставившей свое немецкое происхождение от эстляндскях баронов, просто бурлила татарская кровь. Не трудно себе представить гнев, обиду и ее возмущение, вечно с немецкими изречениями и ссылками на "main Bibel" {Библию.}, если бы какой-нибудь генеалог заявил ей, что "барон Гоф", как Барановы называют своего родоначальника, не более и не менее как крымский татарин Мурза Ждан, прибывший в Россию при Василии Темном. Когда Мурза Ждан, окрестившись стал Данилом, то получил еще прозвище Барана, а потомки его стали Барановыми. Они породнились со шведскими и с немецкими фамилиями; онемечились, олютеранились, но все же происхождение их было от крымского мурзы, а так как атавизм -- вопрос мудреный и еще плохо исследованный в человеческой породе и может подчас проявиться самым неожиданным образом, скачками, через целые столетия, то в оправдание Королины Богдановны допустим предположение, что в ней кипела южная кровь крымчанки, а в добродушных, веселых тетушках текла спокойная кровь северянок.
Но маме от этого было не легче, и выслушивать ежедневно нравоучения и наставления, что кушать, когда ложиться спать, сколько часов гулять -- понятно, очень надоедало 26-тилетней матери семейства.
