Время, в которое я начал свою службу, было самое симпатичное время. Своею симпатичностью оно было кратковременно. Года два-три — не более, после которых люди как будто начали становиться злее и в особенности менее искренни.
Отличительною чертою тогдашнего Петербурга была его оживленность. Оживленность эта была и общественная, и светская, и отчасти государственная. В придворных сферах тоже было заметно оживление. Придворных сфер тогда было несколько. Прежде всего центром оживления был Зимний дворец, где в зиму 1857—1858 года начались маленькие вечера у Императрицы Марии Александровны. Государь Александр Николаевич имел свою партию в ералаш, с редко менявшимися партнерами. Они были: граф А. Адлерберг, Иван Матвеевич Толстой, князь Василий Андреевич Долгорукий, новый шеф жандармов, граф Петр Андреевич Шувалов, обер-гофмаршал, затем князь Суворов, барон Ливен, оба генерал-адъютанты. А рядом с карточным столом собирались гости для беседы вокруг Императрицы. Тогда называли из стариков князя Горчакова, нового министра иностранных дел, графов Виельгорских, князя Вяземского, поэта, графа Алексея Бобринского, приезжавшего из киевского своего имения, графа Киселева, барона Мейендорфа и т.д., из молодых — поэта и друга Государя графа Алексея Толстого. Впоследствии стали приглашаться и другие молодые.
Второй придворный центр оживления был двор Великой Княгини Елены Павловны. Вдова Великого Князя Михаила Павловича уже тогда начала собою изображать историческую роль покровительницы ума, и преимущественно политического, хотя в то же время у ее очага находили отчизну и науки, и искусства. Сложилось предание, будто муж ее, Великий Князь Михаил Павлович, был только строгий фронтовик и ничего, кроме военной службы, не знал и что поневоле был разлад между ним и его женою, любившею науки, искусства и политику. Молва эта была неверная. Великий Князь Михаил Павлович под личиною строгого фронтовика скрывал много черт и прелестей образованного и любившего образование человека. Его гостиная при Николае не только благодаря жене его, но и благодаря ему была средоточением умных, талантливых и образованных людей, посреди которых Великий Князь постоянно принимал живое участие в литературных и политических беседах. Не говоря уже о русской литературе, которую он знал и изучал, он много читал из иностранной литературы, но в особенности французской. По этому поводу я запомнил эпизод с одним из моих дядей, Карамзиным, служившим при Николае в конногвардейской артиллерии.
Приезжает Великий Князь Михаил Павлович в караул и застает караульного офицера, именно моего дядю, за чтением французского романа. Он сразу на него накидывается за чтение романов в карауле и приговаривает его к аресту. Несколько дней спустя Великий Князь, после учения бригады, вызывает моего дядю; раздается его голос: Карамзин! Карамзин подходит.
— А я хотел тебе сказать, что вышел новый французский роман у Беллизара (у Полицейского моста, где был Мелье), такой-то (сказал название). Интересный, советую прочесть, но только не в карауле.
Двор Великой Княгини Елены Павловны по женской части имел репутацию симпатичную. Гофмейстериною ее была тогда очень почтенная и милая старушка княжна Львова, фрейлинами при ней были девицы Раден и Эйнер, из которых первая имела уже тогда репутацию очень умной женщины. Для того чтобы гости могли быть plus a leurs aises (более непринужденными), как тогда говорили, вечера происходили у княжны Львовой; приглашения посылала она; надев фрак с черным галстуком, приглашенные ехали только на чашку чая. Туда приходила Великая Княгиня из своих апартаментов, садилась и беседовала то со всеми, то с отдельными гостями.
И вот на этих-то вечерах начались первые беседы об эмансипации, и тут впервые заговорили о Самарине, о князе Черкасском. О Соловьеве, а потом о Милютине.
Третий придворный центр был Мраморный дворец. Тут был исключительно политический очаг новых людей и новых веяний. Имя Великого Князя Константина Николаевича было уже тогда у всех на языке и произносилось везде с симпатиями. Тогда говорили о нем, во-первых, потому, что он начинал свою роль генерал-адмирала, а во-вторых, потому, что он тогда занимался исканием людей для своего брата Государя. Он мечтал тогда создать целую плеяду молодых государственных людей. И как только ему называли способного человека, он немедленно с ним знакомился. Так, например, приблизительно около того времени, услыхав, что тогдашний председатель гражданской палаты князь Дмитрий Александрович Оболенский пользовался прекрасною репутациею умного и высоко честного человека, он немедленно его позвал и упросил поступить к себе в морское министерство. Затем приближены им были к себе Борис Павлович Мансуров, тоже из ведомства юстиции, и граф Дмитрий Андреевич Толстой из министерства внутренних дел, молодой М.Х.Рейтерн, отправленный за границу готовиться в будущие министры финансов, и др.
Имел тогда значение и Двор Великой Княгини Марии Николаевны, женщины высокого ума, с прямым характером и горячо принимавшей к сердцу все интересы своего брата Монарха. У нее тоже в то время бывали маленькие вечера, где после ералаша подавали ужин и где за ужином велись оживленные политические беседы...
Все эти придворные очаги умственной жизни тогда играли свою роль: во-первых, они произносили имена новых людей и переносили эти имена из своих кружков в сферы Зимнего дворца; во-вторых, они более или менее разрабатывали материалы для будущих государственных вопросов и, так сказать, двигали время.
