Шли дни за днями, никаких признаков приближения погони не замечалось. Свирепствовали морозы; захватывало дыхание. Безобразно уродовались на посту товарищи: кто нога отморозил, кто руки. Дронов, стоя на карауле, обморозил нос. Я обморозил, стоя на посту, обе щеки, с которыми потом долго возился, пока заживил их, но следы этого на лице остались и по сие время. Боясь замерзнуть в грозных холодных скалах, часовую стоянку на посту заменили получасовой. А мороз, как нарочно, гремел на все шестьдесят. С открытым лицом ходить было нельзя (его завешивали меховым покрывалом), дышать можно было лишь в одежду при закрытом лице. Ночами постовые вокруг себя уже в нескольких шагах не могли ничего видеть от морозной пыли. Приближавшихся определяли по шороху. Морозы были не под силу, и мы окончательно спасовали. Каждый был того мнения, что мы хотя и одеты в лучшую инородческую одежду -- оленьи сакуи, мороз сгубит нас прежде, чем мы столкнемся с врагом. Решили спуститься с утесов, облегчить обоз, т. е. убавить груз, и карьером промчаться через обширное снежное пространство к устью Лены в Якутскую область.
Гадать, едет ли погоня и где едет, не приходилось, тем более, что кое-кто из нас крепко пообморозился. Собрали инородцы оленей, спустили мы обоз в долину, отбросили десятка два-три мешков сухарей и баранок и покатили по направлению к селу Хатанге, поместив впереди и сзади на пристроенном к балку сиденьи по часовому -- наблюдать в бинокли. Остальные ехали в балках. Два товарища отправились с проводником подыскивать оленей на смену усталым.
Часто последнее время меняли, возчиков, и Дронов обратил внимание, что везет нас вот уже второй или третий возчик на один глаз кривой. В чумах попадались и совсем слепые. Заинтересованный, он заговорил через переводчика с нашим возчиком. И каково же было его негодование, когда он узнал, что слепые и кривые инородцы в тундрах -- это неплательщики купцам. Расплатиться им нечем, так наезжающие из Красноярска, Енисейска и Туруханска торговать в тундру купцы публично выкалывают им глаза или наказывают плетьми. Весь отряд заинтересовался подробностями бесчеловечного отношения купцов к беззащитным дикарям.
Жуткая картина эксплоатации беззащитных инородцев, жестокая расправа купцов, обычай калечить инородцев публичным выкалыванием глаз -- все это глубоко возмутило нас.
Узнали от инородцев фамилии их инквизиторов. Самый жестокий варвар, по их словам, это -- наиболее богатый в крае купец Войлочников. Эту зиму он живет здесь, приехал получать долги и торговать. Решено было разыскать хоть некоторых купцов, отомстить хамам за их проделки, чтобы другим было не повадно.
Через инородцев выяснили место пребывания Войлочникова. Спрашивали самоедов, сколько дней надо ехать, чтобы добраться до его жилья. Самоед отвечал:
-- Надо ехать три или четыре солнца.
Это означало три-четыре дня. Может быть, больше, может быть, меньше, точно он сказать не мог.
Недолго размышляя, отряд направился в ту сторону, где, со слов самоеда, мы должны отыскать Войлочникова.
Дорогой захватил опять буран. В одно солнечное, морозное утро, откопавши" из-под снега, где пробыли сутки, мы издали заметили стоянку купца. Инородцы наши узнали в нем Войлочннкова, Он в окно очередь заметил нас и, как только мы стали подъезжать ближе, собрал вокруг себя своих рабов и служащих, роздал винчестеры, берданы, вооружился сам и сверх всякого ожидания первый открыл стрельбу. Наш обоз по команде спустился в ложок. Надели лыжи и организованно повели наступление.
Недолго длилась перестрелка. Кончилось тем, что его люди разбежались, а с ним одним справиться было легче. Хотя он и забрался в засаду между тюков с пушниной, отстреливаясь оттуда, но был скоро ранен и сдался. Вывели и публично при инородцах расстреляли. Своего переводчика просили стать на балок и сказать инородцам, собравшимся вокруг, что расстреляли Войлочникова за его бесчеловечность, за то, что он бесправно, без жалости и совести эксплоатировал их и, издеваясь, выкалывал глаза.
Что говорил наш оратор, к сожалению, понять мы не могли, но видели, как он им указывал на слепого возчика.
Инородцы имели довольный вид и на непонятном нам языке выражали что-то вроде благодарности. Дронов с общего согласия об'явил всем инородцам:
-- Становитесь в очередь, будем вам раздавать добро расстрелянного купца. Оно добыто вашими руками и принадлежит вам.
Распределили весь товар и всю пушнину каждому инородцу поровну. Это было наше последнее вооруженное столкновение и последняя помощь инородцам. От предложения искать других купцов Дронов отказался. Не зная точно их стоянки, мы можем пропутаться по тундре неведомо сколько времени.
Двинулись к селу Хатангскому, стоящему на реке того же названия. Там полагали встретить Бегичева, чтоб получить указания дальнейшего нашего направления и вообще по-дружески посоветоваться с ним.
Больной Судариков чувствовал себя хорошо. Рана подживала, и мы уважили просьбу лечившего его врача: отпустили его на родину, в город Туруханск, щедро наградив. Насколько помню, за труды дали ему десять тысяч рублей. Прощаясь с ним, просили, в случае если он встретит погоню, сделать отвод, не указывать, где находимся. Он торжественно обещал не быть предателем, сделать все, что от него зависит, на деле же вышло иное: обещание не исполнил, при встрече с погоней указал именно тот путь, по какому мы направились.
Бежали дни. Отряд все дальше уходил в глубь безлюдной пустыни. Порой засыпало снегом. Откапывались и, выбиваясь из сил в неравной борьбе с непобедимой природой севера, шли снова дальше.
