-- ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ. 1981 ГОД.
Согласно приказу я ступил на борт лайнера 8 июня 1981 года, то есть был зачислен старшим научным сотрудником в лабораторию гидрогеодинамических исследований. Примерно через месяц состоялось окончательное зачисление, как прошедшего по конкурсу. Первые недели никаких конкретных заданий не было - мол, присматривайся, обживайся. Как и затюканный герой Стругацких Перец из романа "Улитке на склоне", я никак не мог понять, чем же конкретно НИИ занимается? Контора произвела на меня, прямо скажу, тягостное впечатление. Комната, в которой мне выделили рабочее место (старый письменный стол и скрипучий стул) была явно перенаселена, как в прочем и весь институт. Столы стояли вплотную друг к другу, проходить к ним надо было боком. За столами сидело человек десять и все непрерывно болтали. У женщин рот вообще не закрывался. Завлаб, дабы дамы не бездельничали, загружал их по самое немогу на мой взгляд совершенно бесполезной работой - копированием старых карт, графиков и т.д. И это для выпускниц МГРИ, Горного института была работа чисто механическая - вот они и болтали. Сам завлаб, надо сказать, строчил какую-то свою нетленку нисколько не обращая внимания на гвалт. Однако при этом оставался в курсе всех разговоров. Потрясающая способность.
Меня же этот убийственный бедлам начисто лишал возможности работать. Попытки уйти в читальный зал, тоже кончились ничем - там постоянно толклись люди. Контраст с Питерскими условиями был разительный. Там на кафедре никто не работал. Отчитал свои лекции, отсидел на заседаниях - и домой. Я тоже работал дома, за удобным письменным столом. Иногда шел в Публичку, где в научных залах стояла благоговейная тишина.
Как сказочное видение представлялся Эстонский институт гидродинамики. Для него в пригороде Таллина было выстроено специальное здание, но совершенно по другому принципу. Каждый научный сотрудник имел там хоть и крошечный, но свой кабинет. Мог закрыть дверь, думать и творить в тишине. Дискуссии проходили в широченном коридоре, где висели доски, лежал мел и стояли удобные кресла. Сотрудники института, в основном теоретики, семинары и ученые советы проводили в уютном кафе в полуподвале, который сами любовно оборудовали креслами, удобными низкими столиками, даже барной стойкой и неизменной доской. Во время научных споров не возбранялось выпить чашечку кофе. Задавали тон три доктора физико-математических наук; Пааль, Вельнер и Айтсам, убежденные, что говорить о женщинах, погоде и спорте можно где угодно, но только не в стенах института.
Первое свое рабочее задание - написать статью в местную газету о минеральных водах пришлось выполнять дома. Статью напечатали и, начальство решило, что я вполне готов к самостоятельной работе.
Второе, что меня удивило в НИИ - замкнутость сотрудников во всем, что касалось работы. В Питере я привык откровенно обсуждать научные проблемы и на своей кафедре и на кафедрах Горного института и во ВСЕГЕИ, и ЛГИ и в ГГИ. Причем обсуждения не чурались маститые специалисты, руководители подразделений, заведующие кафедрами, профессора. Никто не боялся, что у них "украдут идею" или выставят их в неверном свете. Это были крупные профессионалы, не пытающиеся переспорить коллегу, а пытавшиеся найти рациональное решение проблемы, узнать что-то новое. Мне это общение очень многое давало и в смысле расширения кругозора и в смысле возникновения новых идей.
Здесь же ситуация в корне отличалась от Питерской. Каждый замыкался в своей раковине, как улитка. Никто не знал и тем более не обсуждал, чем занимается сосед за рядом стоящим столом. Тем более что творится в соседнем кабинете. Еще более страшной тайной была работа в соседней лаборатории или отделе. Ситуация напоминала перенаселенное общежитие, где жильцы делают вид, что не знакомы друг с другом. Между тем в курилках, коридорах и прочих кулуарах вовсю обсуждались бытовые вопросы: кто что приобрел, кто с кем спит, у кого нелады в семье и прочее. Сплетни и пересуды просто переполняли коллектив. Так, без всяких усилий удалось узнать, что ни одно даже мелкое повышение не обходится без одобрения жены директора, работавшей в этом же НИИ. То же касалось профсоюзных путевок, интересных командировок, размеров премий, да и самих зарплат. Даму эту побаивались, и подхалимы кланялись ей за сто метров. Также быстро выяснилось, что институт переполнен родственниками, блатными сотрудниками местного и городского начальства. Каждое неосторожное сказанное слово или мнение, анекдот или просто шутка немедленно доносились до ушей начальства. Меня сразу предупредили, что в присутствии той-то дамы или сотрудника лучше всего промолчать. В общем, это был еще тот гадюшник с типичным провинциальным и я бы сказал местечковым налетом. И одним из самых опасных мест для неосторожных высказываний была бухгалтерия. Там работало не менее десятка дам самого разного возраста, отчего мой приятель называл этот курятник бюстгалтерией. Каждая из дам занималась исключительно своим делом - кто проверкой командировок, кто материальной отчетностью, кто начислением зарплаты и т.д. И к каждой надо было найти свой подход, иначе твоя бумажка могла пылиться там неделями. Эти дамы знали все и про всех. И попасться на язык им было смерти подобно. Ибо по совершенству способов получения информации и запуску в коллектив дезинформации эти дамы давали сто очков вперед любой разведке мира.
Третьей особенностью института была научная всеядность. Занимались абсолютно всем, лишь бы тематика финансировалась. Приведу краткое и далеко не полный перечень направлений (отделов, лабораторий, групп): черные и цветные металлы, редкие металлы, благородные металлы, ртуть, сера, алмазы, стройматериалы, геохимия и минералогия, гидрогеология, эндогенная геодинамика, экзогенные процессы: карст, оползни, сели, абразия морских берегов и т.д. Существовал даже отдел экономических исследований. Как бы особняком стоял крупный отдел обогащения сырья. Но, как я потом не раз убеждался, самым страшным для меня был плановый отдел. Возглавлял его довольно добродушный с виду, слегка простоватый гражданин. Но добродушный - только с виду.
К любой вновь открываемой теме, хоть госбюджетной, хоть договорной надо было приложить смету. В документе должны были быть подробно рассчитаны трудозатраты. Кто и за какое время должен был решить свою научную задачу с обозначенными выводами. Уже само по себе это было идиотизмом. Причем нормативы нужно было брать от производственных организаций. Добывать их из разных справочников по геологической съемке, бурению и т.д. О том, как решать научную задачу, исходя из производственных нормативов, никто не объяснял, время на обдумывания решения надо было сопоставить с нормой проходки скважины. И так на каждого сотрудника, учитывая его оклад. Кроме того, надо предусмотреть все командировки (в какой город, на сколько человеко-дней) и не дай бог не включить какой-то вдруг понадобившейся. Заранее определить продолжительность полевых работ и состав отряда. И так все, вплоть до канцелярских принадлежностей, приобретения приборов, спецодежды и прочая. Для меня это была кошмарная головоломка, со многими неизвестными. Ибо предусмотреть все было просто невозможно. Сметы приходилось переделывать по много раз и тратить на них уйму времени. Когда я доходил до полного отчаяния и впадал в ярость, довольный зав. отделом за полчаса составлял смету, снисходительно на меня поглядывая. Позже, я научился для упрощения подсылать к нему "нужных людей", с которыми он втихую пьянствовал. Но чувство унижения все равно оставалось.
Маленькая вставка 1. В далекие шестидесятые годы я случайно встретил на Невском проспекте старого друга нашей семьи - художника. Он был старше моей мамы лет на десять, и познакомились они на почве совместной работы по книжной графике. Разговаривая о пустяках, мы дошли до Дома Книги. Это огромное серое здание было знакомо каждому ленинградцу, который хоть в малой степени интересовался книгами. На первых двух его этажах располагался роскошный книжный магазин. А на верхних - несколько весьма престижных издательств. Художнику надо было получить гонорар за очередную оформленную им книгу. Из любопытства я решил сопроводить его.
Издательство занимало почти целый этаж. Длиннющий, кажущийся бесконечным, коридор. По обе его стороны множество дверей с табличками типа - отдел главного редактора, плановый отдел, отдел снабжения, бухгалтерия и т.д. В самом конце коридора помещалась дверь с надписью "Касса". Около этой двери стояла длинная очередь, но старика вежливые ленинградцы пропустили вперед. Буквально через десять минут мы уже сидели в ближайшем кафе. За рюмкой коньяка (обмыть гонорар святое дело) он спросил меня: видел, сколько отделов в издательстве? Я ответил, что не считал, но судя по длине коридора не меньше двадцати. Так вот, сказал старый художник, прежде чем попасть в кассу я прошел их все. А как было раньше? Вот в годы НЭПа я приносил свои рисунки в частное издательство (были и такие). Навстречу посетителю из-за стола вставал всего один человек - хозяин. Он смотрел мои рисунки и сразу говорил - эту работу я беру, эту - нет. После открывал ящик стола и отсчитывал мне гонорар. Все! Никаких плановых и прочих отделов. Даже кассира не держал. То, что мы сейчас называем накладными расходами - он просто не мог себе позволить. Все это битком набитое сотрудниками издательство заменял один человек. И все успевал. И книги выходили исправно. Поверь старику, бюрократы и чиновники, в конце концов, погубят наше государство. Какие бы правильные и идейные слова при этом не говорились.
В организации работы нашего НИИ были, конечно, и положительные стороны о которых стоит упомянуть. Так, любая бумажка, которую надо было напечатать на машинке, немедленно в рукописном варианте отдавалась в машбюро (компьютеров тогда в помине не было) где стоял непрерывный треск пишущих машинок. Причем это касалось и научных статей, и отчетов, официальных писем, запросов и т. д. Написанные даже самым корявым почерком черновики печаталось надо сказать быстро и качественно. Научные журналы, в том числе реферативные, старшие научные сотрудники могли выписывать без ограничений за казенный счет. И доставлялись они тебе прямо на рабочий стол. Иностранные статьи без промедления переводились в бюро переводов (правда, оно при мне просуществовало чуть больше года). Для вычерчивания карт, графиков, диаграмм существовал обширный отдел оформления. Там почеркушки и кроки вычерчивались набело профессиональными чертежницами. А для размножения чертежей в подвале находилась копировальная установка (синька). Там же в подвале была и своя переплетная. Все фотопленки проявлялись и печатались в фотолаборатории. В институте существовала вполне приличная механическая мастерская с фрезерными, токарными и сверлильными станками. Была небольшая столярная мастерская и целый лабораторный корпус для выполнения разного рода химических анализов. Выше всяких похвал была техническая библиотека и по объему и по содержанию и по квалификации библиотекарей. Кроме того, имелся отдел научно технической информации, геологические фонды и конечно первый отдел. В просторном дворе помещался свой небольшой автопарк из десятка автомашин (грузовики и пара уазиков типа "козел"), рембаза и конечно склад с полевым барахлом (как правило, старыми палатками, ватными спальными мешками, складными столами, стульями, раскладушками, кухонной посудой, геологическими молотками и шанцевым инструментом).
Винегрет тематики научных исследований НИИ, был хорош тем, что в него можно было добавить любой ингредиент. То есть, нужно было отыскать свою собственную нишу и доказать ее нужность в общей тематике отдела. Мне для этого необходимо было, прежде всего, в этом Вавилоне найти человека, занимающегося подводным спортом (или, как теперь модно называть дайвингом) и договориться с ним о сотрудничестве. Удалось такового найти сразу. Им оказался обогатитель Валентин Павкин (ныне, увы, покойный). У Валентина было много друзей аквалангистов - любителей, аппараты и даже самодельный компрессор. Идея о том, что можно совместить спуски с полезными научными наблюдениями ему чрезвычайно понравилась. Просто так нырять без всякой цели ему было неинтересно. Договорились мы с ним мгновенно. Он обеспечивает водолазные спуски. А я ставлю конкретную задачу, чем заниматься под водой и обеспечиваю транспорт.
Уже в августе мы организовали первый выезд. В нашей лаборатории заканчивалась тема по подземным водам карстовых областей юга Украины. О субмаринной (подводной) разгрузке этих вод авторы отчета не могли сказать ничего. А это важный показатель уравнения водного баланса. Под это дело сразу нашлась машина - бортовой ГАЗон и командировочные.
Уже поздно ночью мы прибыли на побережье Тарханкута и стали в балке у бухты Очеретай. Утром, продрав глаза, я обнаружил, что нахожусь на берегу прелестной небольшой бухты с обрывистыми бортами, сложенными сарматскими известняками. Море было тихим - стоял полный штиль. А вокруг до горизонта простиралась нетронутая Крымская степь. В тыловой части бухты мы нашли небольшой колодец с пресной водой и немедленно разбитии рядом с ним лагерь. Проблема пресной воды в этом безводном районе была решена.
Колодец с пресной водой в 10 м от уреза наводил на мысль, что далее эта водичка должна разгружаться в бухте в виде субмаринных источников, У Валентина в эту поездку было всего несколько стареньких забитых воздухом аппаратов АВМ-1м и одна "Украина". Поэтому, разбив бухту по квадратам, мы прочесывали ее в комплектах N1. Субмаринных источников так и не нашли. Зато обнаружили в центре бухты площадь в виде овальной воронки с активным выделением спонтанного газа. Её мы детально облазили уже с аквалангами, хотя глубина была небольшая - всего 6-7 метров. Ухитрились отобрать даже пару проб газа. В дальнейшем оказалось, что это метан с незначительными примесями тяжелых углеводородов. Это наводило на размышления. Решено было в следующие сезоны подробно обследовать не только Очеретай, но и другие Тарханкутские бухты.
Среди бытовых неурядиц в полевых работах, одним из самых неприятных и сложных было обеспечение сотрудников нормальным и своевременно приготовленным питанием. Особенно четко сию аксиому я понял еще в Сахалинских экспедициях, где без домашней пищи приходилось обходиться по полгода. Выход во всех крымских экспедициях нашелся совершенно неожиданно. Поехать со мной в поле постоянно стремилась моя дочь Алиса. Брать с собой 12-летнюю девочку было опасно, ведь порой мы на целый день уходили из лагеря. Пришлось рискнуть, поставив ей ряд условий: беспрекословное послушание и отличная учеба. И то и другое она выполняла безукоризненно. Более того, она почти сразу научилась готовить нехитрую полевую пищу - борщи, супы, каши. И у неё это здорово получалось, что, как известно всем полевикам, удавалось далеко не всем, даже опытным дамам.
Повариха - одно из главных действующих лиц в любой экспедиции. Попробуй оставить голодными уставших за целый день геологов. Мало не покажется. Это, прямо скажем, нелегкая для маленькой девочки работа, сразу повысила её статус и вызвала прямое уважение моих коллег. Далее она начала помогать мне и в кое-каких наблюдениях, причем сама, без всякого принуждения. Я очень ценил эту помощь, хотя и был скуп на похвалы из чисто педагогических соображений. Она полюбила море, пряный аромат крымских степных трав, вкус экспедиционной романтики. Объездила со мной почти весь Крым. Думаю, для нее это была неплохая жизненная школа
Итак, начало морским подводным исследованиям было положено уже в первый сезон. Появился объект исследований и цель. Валентин показал себя отличным подводником, очень исполнительным и даже дотошным исследователем. На зиму было запланировано конструирование и изготовление надежных газовых ловушек, отладка компрессора и комплектование команды из любителей погружений. Все эти хлопоты Валентин добровольно взвалил на себя. Освобожденный от хозяйственных дел, я взялся помогать коллегам дописывать отчет по карстовым водам юга Украины. Однако в авторы монографии по этой теме не попал - ее успели сдать в типографию до моего приезда.
