Перечитывая теперь Л. Н. Толстого, особенно статьи, написанные им в восьмидесятых годах,-- они мне представляются местами словно выписками из наших дневников -- до такой степени похоже то, что высказывает Толстой, с пережитыми когда-то нашими собственными мыслями и ощущениями, только мы это переживали на десятки лет раньше, и к выводам мы тогда пришли совсем не к тем, к каким приходил Толстой.
Вот, например, как он рассказывает о работнике на покосе.
"Восьмидесятилетняя старуха только гребет, но и это ей через силу; она медленно волочит свои обутые в лапти ноги и, насупившись, мрачно смотрит перед собою, как тяжелый больной или умирающий человек. Старик нарочно отсылает ее дальше от других -- погрести около копен, чтобы она не равнялась с другими, но она не покладает рук и с тем же мертвым, мрачным лицом работает, пока другие работают. Солнце уже заходит за лес, а копны не все прибраны, остается еще много. Все чувствуют, что пора шабашить, но никто не говорит, ожидая того, чтобы сказали это другие. Наконец сапожник, чувствуя, что, сил уже нет, предлагает старику оставить копны до завтра, и старик соглашается, и тотчас же бабы бегут за одеждой, за кувшинами, за вилами, и тотчас же старуха садится где стояла, и потом ложится, все тем же мертвым взглядом глядя перед собою".
"Где бы мы ни наблюдали жизнь людей, -- пишет он в другом месте, -- мы увидим одно и то же: что люди, непрестанно и напряженно работая, не в силах приобрести для себя и для своих малых и старых одежды, крова и пищи и что значительная часть людей как прежде, так и теперь гибнет от недостатка средств жизни и непосильного труда для приобретения их". "А мы (т. е. привилегированные) живем так, как будто нет связи между этим и нашей жизнью; нам кажется, что страдания сами по себе, а наша жизнь сама по себе". "Мы читаем описания жизни римлян и удивляемся на бесчеловечность этих бездушных лукуллов, упитывавшихся яствами и винами, когда народ умирал с голода".
Жизнь бедноты в ночлежных домах и трудовая, тяжелая крестьянская жизнь вызвали у нашего писателя чувство покаяния, весьма похожее на то, которым были преисполнены и мы, семидесятники, в свое время; и эти страницы, где Толстой описывает, с одной стороны, праздную жизнь дворян и привилегированных, с другой -- жизнь трудового люда и где он восстает против роскоши, указывает на несостоятельность существующих общественных порядков и пр., все это, повторяю, точно выписано из наших собственных дневников, так что всякому желающему близко познакомиться, заглянуть, так сказать, в самую душу нашего движения (народнического) можно только порекомендовать перечитать толстовские произведения, в особенности такие, как "О переписи в Москве", "Так что же нам делать?" и другие, с одной, впрочем, существенной поправкой -- отбросивши выводы, к которым приходит писатель, и способы борьбы со злом, рекомендуемые им.
Вот, например, как он заканчивает свою превосходную статью "Так что же нам делать?", написанную в 1884--1885 году. Описавши в потрясающих картинах нищету городских бездомных скитальцев и непосильный крестьянский труд, выразивши определенно и ясно свое полное неодобрение жизни привилегированных классов, ничего полезного не делающих и пользующихся народным трудом, наконец признавши обязательной для всякого мускульную работу, как средство пропитания, в заключение Толстой предлагает вам (конечно, богатым) устроиться по следующей, спасающей, по его мнению, программе: он делит день из шестнадцати часов (остальные восемь часов предполагает для сна) на четыре части (по четыре часа каждая), сообразно которым разделяет на четыре рода и деятельность человека: "1) деятельность мускульной силы; работа рук, ног, плеч, спины -- тяжелый труд, от которого вспотеешь; 2) деятельность пальцев и кисти рук, деятельность ловкости мастерства; 3) деятельность ума и воображения; 4) деятельность общения с другими людьми".
И этим-то гигиеническим рецептом для бар, страдающих запорами, наш великий писатель думал пособить людскому горю!
Свободное копирование
