Опасная близость

Опасная близость

Мой друг, кум и пайщик Ф. Я. Рощин из полуграмотного офени стал крупным книгопродавцом и богатым купцом города Яранска, а затем ушел от мира и построил женский монастырь. Мне вспоминается, как я вместе с ним ездил к Победоносцеву хлопотать о казенной земле под монастырь, и то, какие неожиданные последствия имели для меня эти хлопоты. Рощин явился ко мне на Нижегородскую ярмарку и, по своему обыкновению, без всяких предисловий начал:

 -- Ну вот, я и пошабашил... Все дело передам моему и твоему другу Михайлову, а сам уйду в новое дело. Поедем-ка, брат, сегодня в Петербург с тобой, мне надо в синод об земле хлопотать, а без тебя я там как в лесу.

 Я хорошо знал Рощина и знал, что спорить с ним бесполезно.

 -- Да неужели же сегодня и ехать?

 -- А то как же? У меня и времени совсем нет. Надо спешить.

 Мне трудно было бросить дела среди ярмарки, но отказать Рощину я не мог. Поехали в тот же день, а на другой день уже были в синоде, в кабинете Победоносцева.

 -- В чем дело? И что за срочность у вас такая, что сейчас же надо меня видеть.

 Рощин в своем черном сюртуке, с золотой медалью на шее, плотный, коренастый, подошел вперевалку к столу обер-прокурора и встряхнул своими длинными крестьянскими волосами с пробором посередине:

 -- Прошу, ваше превосходительство, разрешить мне построить женский монастырь в Казанской губернии.

 И, вынув из кармана географическую карту, он положил ее на стол и ткнул пальцем:

 -- Вот здеся... Тысяча десятин пустопорожней земли, государственного имущества... Ходатайствуйте, чтобы мне ее пожертвовать для монастыря, а ежели даром не дадут, купить желаю.

 -- Ну что ж... Дело доброе... Подайте прошение, а там рассмотрят и разрешат.

 -- Да мне ждать некогда... Мне поскорее надо... Я неграмотный, никого тут не знаю, вас прошу покорнейше, вы разрешите. (Рощин в пояс поклонился.)

 -- Ну а бумаги у вас, по крайней мере, есть?

 -- Ничего нету. Здеся надо написать и бумаги, какие нужно.

 Победоносцев позвонил, и на его звонок вошел правитель дел синода, ласковый, вкрадчивый, элегантный человек -- Даманский.

 -- Вот, Владимир Петрович, пришли сытинцы, просят разрешения на постройку монастыря, с тем чтобы им землю даром дали... И все сейчас, сегодня, сию минуту. Вы уж, пожалуйста, примите их, выслушайте подробности и сделайте, что можно.

 Тон, каким сказал это Победоносцев, не оставлял никаких сомнений, что дело Рощина будет улажено, и притом с молниеносной быстротой.

 И действительно, правитель дел Даманский выслушал нас, все записал, а уже на другой день все формальности были исполнены и все бумаги были написаны.

 Рощин уехал счастливый и довольный, но мое участие в этом маленьком деле создало в обер-прокурорских кругах убеждение, что Сытин совсем не такой еретик, каким кажется, и что если подойти к нему с надлежащей стороны, то и из него "толк" выйдет и деньги получить можно.

 Через некоторое время, когда я опять встретился с Даманским, он конфиденциально шепнул мне:

 -- Вот какое дело, Иван Дмитриевич... У нас готовится торжество. Пожалуйте к нам на освящение новой церковно-приходской школы и церкви. Все уже готово, но -- такая досада -- не хватает только на колокола три тысячи рублей. Вы бы шепнули вашему другу Рощину, не захочет ли он пожертвовать?

 -- Ну, зачем же Рощину... Позвольте уж мне...

 Я заплатил по счету финляндского колокольного завода и тут же получил приглашение на торжество и на завтрак в Новодевичьем монастыре.

 А за завтраком Победоносцев, стараясь быть любезным хозяином, все шутил на мой счет и говорил начальнику церковно-приходских школ Шемякину:

 -- Вот, Василий Иванович, у нас тут великий еретик сидит, но, между прочим, он и монастыри строит... Ты бы с ним поговорил, он был бы нам полезен...

 Шемякин, большой, грузный мужчина, с лицом мясника, расплылся в улыбку при этой шутке начальства.

 -- Да я, ваше высокопревосходительство, хорошо знаю нашего еретика Ивана Дмитриевича... Мы с ним, наверное, столкуемся...

 После завтрака Шемякин наговорил мне много любезностей, пригласил к себе домой, и я, что называется, не успел и оглянуться, как мы уже говорили о делах и заказах.

 -- Наши церковно-приходские школы, Иван Дмитриевич, растут, нам нужно много книг, и уж позвольте на вас рассчитывать. Я вам дам огромное количество материалов -- и каких материалов! -- а ваше дело печатать и поставлять в наши школы...

 Я несколько боялся синодского дельца из бывших либералов и не знал, чего он от меня хочет: хочет ли он втянуть меня в синодскую орбиту или хочет деньги нажить. Но очень скоро я понял, что имею дело с простой синодской акулой, жадной, хищной, неразборчивой в средствах.

 Победоносцев, вероятно, хотел запрячь меня в синодский воз и сделать "своим еретиком, строящим монастыри", но кучером на этот воз посадить было некого. Знаменитый временщик был так ужасно окружен, что, кроме хищников и рвачей, около него никого не было.

 С Шемякиным мы столковались быстро. Он взялся доставить мне целую серию книг для церковно-приходских школ, а я должен был их печатать. Победоносцев же сам читал корректуры многих книг и был очень доволен, что эти книги печатаются в типографии "еретика".

 Через год я подвел итоги, и выяснилось, что на этом деле я несу 30 % убытка, а Шемякин получает 20 % чистой прибыли.

 В синоде спохватились:

 -- За что же получает Шемякин? Он не автор книг, но как будто получает авторские... И авторы получают, и Шемякин получает, и Сытин, вероятно, наживает... Зачем нам это, когда у нас есть своя синодальная типография и мы сами все можем печатать?

 От меня потребовали оригиналы, и я с величайшей готовностью возвратил их при соответствующей бумаге.

 Дело, таким образом, окончилось благополучно, и я ушел из синодской "орбиты" здрав и невредим.

 Но когда узнал об этом Победоносцев, он схватился за голову. Лично мне он говорил:

 -- Зачем ты это сделал? Как это можно? Ведь они все изгадят, а потом бросят, и дело окончится убытками. А чем мы будем покрывать эти убытки? Ах, дураки, ах, пошляки...

 Но я уже чувствовал себя спасенным и от убытков и от "орбиты" и не без удовольствия смотрел, как бесится этот временщик. Всесильный, всемогущий перед Россией и бессильный и немощный перед шайкой синодских проходимцев, окруживших его тесным кольцом.