Эдмунд Вильсон и Джордж Кеннан

Эдмунд Вильсон и Джордж Кеннан

Наша жизнь шла своим чередом: когда я преподавал, осень и весну мы проводили в Кембридже, а лето на даче, которую купили в 1960 году в местечке Чешам в штате Ныо-Гемпшир прямо над Серебряным озером в менее чем двух часах езды от Кембриджа. С тех пор я писал в основном там. Удивительно, но факт: я совершенно американизировался только после того, как провел несколько летних сезонов в сельской местности. Только после знакомства с дикими цветами и деревьями и наблюдая за кроликами и хомячками, я пустил корни в эту землю, чего не мог сделать на мостовых города. Уже в 1980-х я занялся садоводством, что укрепило мое чувство близости к этой земле.

В начале 1960-х я познакомился с двумя известными людьми, Эдмундом Вильсоном и Джорджем Кеннаном. Оба они оказали на меня весьма большое, но различное влияние.

Вильсон, ведущий в своем поколении американский критик, а также историк литературы и писатель, пользовался репутацией человека резкого, эгоцентричного, с которым трудно было иметь дело. Даже энциклопедия «Британика» в заметке о нем-вопреки обычной сдержанности-отметила его «брюзгливый характер». В какой-то степени такая репутация была оправдана. Он терпеть не мог толпы, чувствовал себя ужасно, если к нему относились как к знаменитости, и буквально душевно страдал, если ему приходилось выступать на публике[1]. Его инстинктивной реакцией в таких случаях было бегство. С людьми, беспокоившими его, он мог быть груб. Как-то раз, после того как он вынужден был пройти через мучительное испытание в связи с награждением медалью Макдауелла в Петербороу, штат Нью-Гемпшир, к нему подошла дама и в моем присутствии спросила его, что он думает о недавно опубликованном романе «Группа» Мэри Мак-Карти. «Я не читаю романов моих бывших жен», — ответил он резко. Как-то раз польский эмигрантский поэт, хорошо известный в Польше, но не в Соединенных Штатах, рассказал ему невнятную историю о том, что кто-то не отнесся к нему должным образом. «Вы понимаете, он просто не знал, кто я такой»,-добавил поэт, объясняя поведение обидчика. Вильсон ответил с притворной невинностью: «Так кто же вы?»

Прежде чем судить о его манерах, добавлю к сказанному, что ему постоянно докучали писатели, стремившиеся заручиться его одобрением: его положительная рецензия могла сделать имя начинающему писателю. Поэтому, чтобы оградить себя от подобного рода давления и иметь возможность заниматься своим делом, он надел маску неприступности. Он даже напечатал карточки, содержащие ответы на всевозможные просьбы, с которыми к нему могли обратиться: «Эдмунд Вильсон сожалеет о том, что не имеет возможности: читать рукописи, писать статьи или книги по заказу… давать интервью… читать лекции… подписывать книги незнакомым… предоставлять свои фотографии» и так далее, так что все, что ему оставалось сделать, получив очередную просьбу, это отметить в карточке определенную строку и отослать ответ.

Благодаря тому, что мне ничего от него не было нужно и у нас было много общих интересов, мы прекрасно ладили. Впервые мы встретились в феврале 1960-го на «пикнике с шампанским» в доме Маркуса и Митси Кан- лифф: они приехали в Гарвард на год из университета Сассекса. В то время Вильсон работал над книгой Patriotic Gore  («Патриотическая кровь»). На меня сразу же произвели впечатление его неутолимая любознательность, нежелание почивать на лаврах и готовность получать новые знания даже в качестве подмастерья. То его интересовал французский символизм, то Ленин и русская революция, то свитки Мертвого моря и венгерский язык и литература. Мне никогда не встречался человек его возраста и репутации такого уровня, который настолько проявлял бы свойственную молодым любознательность. Мы часто вели разговоры, иногда в Кембридже, когда он заходил к нам, а иногда в его доме в Уэллфлит. (Я подозреваю, что он иногда страдал от приступов депрессии и нуждался в моральной поддержке.) Мы обсуждали широкий круг проблем; говорил он с некоторым усилием и даже с едва заметным заиканием, но слушал очень внимательно. Он был неисправимым романтиком во всем: наш общий друг как-то сказал, что, идя на прием, Вильсон каждый раз рассчитывал на какое-то яркое впечатление.

В политике, однако, он был ребенком. Я имею в виду не только его увлечение в 1930-е годы коммунизмом, о котором он как-то сказал мне: «Нас обманули». Похоже, он также совершенно не понимал, чем занимается правительство, зачем оно собирает налоги, зачем нужна армия. Все, что не имело отношения к литературе и культуре в самом широком смысле слова, он считал бесполезным.

В 1970 году у него случился удар. Когда вскоре после выздоровления он зашел к нам, Ирен, открыв дверь, взглянула на него и сказала: «Эдмунд, вы хорошо выглядите». Он подмигнул, но не произнес ни слова. Однако, уходя, сказал: «Вы знаете, Ирен, человек проходит три стадии возраста: молодость, зрелость и старость. Вы сейчас определили меня в четвертую: когда кто-то “хорошо выглядит”».

В последний раз мы видели его в апартаментах шикарного бостонского отеля «Риц». Очевидно, он получил много денег, снял этот номер и, расположившись там как королевская особа, принимал посетителей, опрокидывая один «мартини» за другим. Он был в прекрасном настроении. Мы поговорили немного и собрались уходить, так как нам нужно было идти на прием. «Останьтесь»,-попросил он, но мы отказались и ушли. Я всегда сожалел о том, что предпочел очередной прием с коктейлями еще одному часу с Эдмундом.

Его вдова Елена рассказала нам, что он хорошо обдумал слова, которые скажет на смертном одре. Как бы там ни было, но он умер в родительском доме, в Талкотви- ле, штат Нью-Йорк, где проводил каждое лето под присмотром сиделки. В то утро она спросила его, хочет ли он сначала позавтракать или принять душ. «Я хочу завтракать»,-ответил он и умер.

Меня очень порадовало, что, как следует из его посмертно опубликованных дневников 1960-х гг., он очень ценил нас. Ведь он мог быть весьма резким по отношению к людям.

Джордж Кеннан во многом был противоположностью Вильсона. Если Вильсон был низеньким и толстым, то Кеннан высоким и элегантным. Публичные выступления были пыткой для Вильсона, а Кеннан это делал с естественным изяществом. Больше всего меня восхищала довольно редко встречающаяся способность Кеннана понимать основные свойства коммунистической системы, причем без иллюзий, характерных для американских либералов, а также его понимание сложных взаимосвязей между коммунистической системой, российской историей и русским народом. Его «длинная телеграмма» 1946 года, а также статья в журнале Foreign Affairs  («Мировая политика») за подписью «Мистер Икс» хорошо известны и не требуют подробного пересказа. В них он изложил принципы «политики сдерживания», которые утверждали, что энергичные действия по сдерживанию советской экспансии приведут к падению коммунистической системы.

Весной 1960 года он прочитал серию лекций по истории в аудитории Сандерс-театр в Гарварде, где сотни людей слушали их как завороженные. Через год они были опубликованы под названием «Россия и Запад при Ленине и Сталине». Без всякого снисхождения к публике, без малейшей попытки сделать сложное более понятным путем упрощения или сенсационности, опираясь лишь на силу своего интеллекта и красноречия, Кеннан прочитал один из самых впечатляющих курсов, которые мне когда- либо приходилось слышать.

Но допускал он и ошибки, которые со временем повлияли на его суждения. Главным изъяном его характера было непомерное тщеславие. А это самый большой враг мыслителя, потому что ставит удовлетворение своего «Я» превыше истины. Кеннан был родом из семьи среднего достатка на Среднем Западе, но возомнил себя аристократом XVIII века. Как-то раз я слышал, как он говорил, что понятие «посол» подразумевало, что дипломат в этой должности обязан писать каждую неделю своему министру доклад от руки, как это делалось два столетия тому назад. И действительно, он считал XVIII век вершиной западной цивилизации, которая пала под натиском промышленной революции[2]. Он основал научный центр в Вашингтоне для изучения России и Советского Союза и назвал его «Институт Кеннана»-в честь своего двоюродного дедушки, автора известной в конце XIX века книги «Сибирь и ссылка», а на самом деле, чтобы воздать честь самому себе. Позднее он основал кафедру, носящую его имя в Принстонском институте высоких исследований.

Среди его недостатков можно назвать странные политические идеи, которые он мог исповедовать наряду с другими, вполне разумными, взглядами, совершенно не осознавая противоречивости такого положения. Например, он был убежден, что все великие державы имеют право на свою зону влияния. Когда мы встретились в Нью- Йорке в декабре 1960 года, он мне сказал ни с того ни с сего, что Советская Россия «имела право» на Иран, хотя Москва этого и не требовала. Для компенсации же, считал он, необходимо оккупировать Кубу и убрать столь близко расположенную к американским берегам советскую базу. Когда мы совместно давали показания сенатскому Комитету вооруженных сил в 1980 году, он настаивал на том, что недавнее советское вторжение в Афганистан было «оборонительной» акцией.

Мне кажется, он полагал, что ему суждено стать государственным секретарем, но его взгляды препятствовали занятию важного государственного поста. Он никогда не приблизился к реализации своих политических амбиций. Когда он был послом в СССР, Москва объявила его персоной нон грата, после того как он сделал недипломатическое заявление, сравнив Советский Союз с нацистской Германией. Госсекретарь при Эйзенхауэре Джон Форстер Даллес бесцеремонно уволил его из Госдепартамента. При Кеннеди он отправился послом в Белград, но не преуспел на этом посту и вскоре удалился в Принстон на постоянный покой.

Неудачи в карьере наполнили его горечью и разочарованием по отношению к стране, которая, с его точки зрения, обошлась с ним так скверно. Более того, он испытывал отвращение к Соединенным Штатам, как они ему представлялись, и его возмущало влияние иммигрантов. При всякой возможности он жаловался на то, что всего в нескольких кварталах от Белого дома полно секс-шопов. Личные неудачи оказали влияние и на его видение СССР. Все больше и больше он оправдывал действия Советов и фактически отказался от своей собственной теории сдерживания. Как-то раз он сказал, что, перечитывая свою знаменитую статью за подписью «Мистер Икс», он не мог поверить, что когда-то написал ее. В другой раз отрицал, что, рекомендуя сдерживание, имел в виду военное вмешательство, хотя в статье за подписью «Мистер Икс» совершенно недвусмысленно заявил, что «для Соединенных Штатов вполне приемлемо своими действиями оказывать влияние на внутренние события» в России и в коммунистическом движении[3]. Тридцать пять лет спустя, критикуя политику Рейгана подталкивания Советского Союза к реформе, он также недвусмысленно отрицал, что мы можем каким-то образом оказывать влияние на внутриполитические события в СССР. В 1980-е годы он продолжал предупреждать, что жесткий курс Рейгана по отношению к Советскому Союзу неизбежно приведет к третьей мировой войне. Когда в 1991 году Советский Союз неожиданно развалился, он оказался в затруднительном положении, потому что ему приходилось получать поздравления по поводу триумфа стратегии, от которой он давно отрекся. Можно сказать, что в Кеннане уживались две стороны его личности. Бертрам Вулф, автор книги «Трое, которые сделали революцию», как-то справедливо заметил, что его непредсказуемые политические колебания напоминали колебания Гамлета: «Я безумен только при норд-норд-весте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли» (Пер. М. Лозинского).

Так случилось, что весной 1960 года Вильсон, Кеннан и Исайя Берлин были в Кембридже. Я считал, что такое совпадение давало уникальную возможность пригласить троих мыслителей мирового класса к нам домой на ужин, чтобы усесться поудобней и насладиться беседой. Для разнообразия я также пригласил Артура Шлезинге- ра-младшего. Я предвкушал утонченную беседу между членами этого квартета, но, увы, как оказалось, все четверо были солистами, не привыкшими к игре в паре с кем-то еще. Разговор во время обеда, да и после него, был тривиальным. Все, что я помню об этом вечере, так это то, что Вильсон и Берлин обсуждали различные названия галстука по-русски, а Шлезингер воткнул вилку в отбивную котлету, поднес ко рту и откусывал прямо от нее.