Я ИГРАЮ В ВАШИНГТОНЕ, мой противник - Флэч. Брэд призывает отомстить ему за прошлогоднее поражение на Уимблдоне, но меня эта идея не вдохновляет. Мстить? Опять? Кажется, мы уже это проходили. Мне жаль, что Брэд, ослепленный своей «бредософией», не в состоянии понять мои чувства. Он что, думает, что он - Брук?
Я, разумеется, проигрываю Флэчу, после чего заявляю Брэду: все, я закрываю лавочку до конца лета.
- На все лето? - недоумевает тот.
- Увидимся осенью.
Брук живет в Лос-Анджелесе, я большую часть времени провожу в Вегасе. Слим тоже там, и мы постоянно закидываемся метамфетаминами. Мне приятно чувствовать себя счастливым, полным энергии, удачно выбравшимся из душной ловушки. Мне нравится вдохновение, пусть и вызванное химией. Я не сплю несколько ночей подряд, наслаждаясь тишиной. Никто не звонит, не шлет факсы, не беспокоит. Можно спокойно бродить по дому, раскладывать по местам выстиранное белье и размышлять.
- Я хочу избавиться от пустоты, - говорю Слиму.
- Да, - отвечает тот. - Понимаю.
Помимо прочих радостей химии, я испытываю откровенное наслаждение от саморазрушения, от сокращения собственной карьеры. Десятилетиями я предавался мазохизму как любитель и вот теперь пытаюсь выйти на серьезный профессиональный уровень.
Физические последствия, однако, чудовищны. После двух суток под наркотой, без минуты сна, я похож на зомби. У меня еще хватает нахальства недоумевать, почему мне так плохо: я же спортсмен! Мое тело должно справляться с такими нагрузками! Вот Слим постоянно под наркотой, а чувствует себя прекрасно.
Между тем Слима невозможно узнать. И дело здесь не только в наркотиках. Его всегда до дрожи пугала перспектива стать отцом, и вот однажды ночью он звонит мне из больницы и сообщает: это все-таки произошло.
- Что именно?
- Она родила. На несколько месяцев раньше срока. Мальчика. Андре, он весит меньше килограмма. Доктора не знают, выживет ли он.
Я лечу в больницу Санрайз, где мы со Слимом когда-то появились на свет с разницей в двадцать четыре часа. Смотрю сквозь стекло на этого ребенка, едва достигающего размера моей ладони. Доктора говорят нам, что он очень слаб. Ему будут вводить антибиотики.
Наутро врачи сообщают: от антибиотиков пришлось отказаться. Лекарство вводили ребенку в ногу, и она воспалилась. Кроме того, он не в состоянии самостоятельно дышать, его надо держать на искусственной вентиляции легких. Это очень рискованно. Врачи считают, что легкие у ребенка недостаточно развиты для того, чтобы использовать аппарат ИВЛ. Но без аппарата мальчик умрет.
Слим молчит.
- Делайте все, что считаете нужным, - говорю я врачам.
Как и боялись медики, через несколько часов у ребенка отказывает одно легкое. Затем второе. Теперь ясно, что легкие ребенка не в состоянии вынести искусственную вентиляцию. Но жить без нее он не сможет. Они не знают, что делать.
Остается единственная надежда - аппаратура, которая может делать ту же работу, что и аппарат ИВЛ, не повреждая легкие. Она пропускает через себя кровь младенца, насыщая ее кислородом. Но ближайший подобный аппарат - в Фениксе.
Я заказываю медицинский самолет. Бригада врачей и медсестер отсоединяет младенца от аппарата ИВЛ и бережно, как хрупкое яйцо, несет на вертолетную площадку. Слим, его подруга и я летим другим самолетом. Медсестра дает нам номер телефона: приземлившись, мы сможем узнать по нему, пережил ли ребенок перелет.
Едва колеса нашего самолета касаются земли, я, сделав глубокий вдох, набираю номер:
- Он?..
- Он жив. Сейчас начнем подключать к аппаратуре.
В госпитале сидим и ждем. Стрелки часов, кажется, замерли. Слим безостановочно курит. Его подруга тихо плачет, невидяще глядя в журнал. Я отлучаюсь на минуту, чтобы позвонить Джилу. Он сообщает, что дела у Касси не очень хороши, она страдает от постоянных болей. Голос Джила в трубке похож на голос Слима.
Возвращаюсь в зал. Появляется врач, стаскивает с лица маску. Я не уверен, что смогу вынести еще одну плохую новость.
Доктор говорит, что ребенка благополучно подключили к аппаратуре. Пока все идет нормально. Все решится в ближайшие шесть месяцев.
Я снимаю для Слима и его подруги дом рядом с госпиталем. Затем лечу обратно в Лос-Анджелес. Наверное, следовало бы поспать во время полета, но я сижу, уставившись в спинку впереди стоящего кресла, и думаю о том, как хрупка наша жизнь. Все решится в ближайшие шесть месяцев. К кому из нас не относится эта пугающая фраза?..
Дома на кухне рассказываю Брук эту грустную, пугающую и чудесную историю. Она поражена - и озадачена.
- Как ты смог принять все это так близко к сердцу? - спрашивает она.
А как я мог не сделать этого?
Свободное копирование
