Надежды переселяются в Ленинград

51. Надежды переселяются в Ленинград

ФОТО.  В любую погоду я уходил на лыжах в леса и поля.

    Там вымерзала обида, и оживала воля к борьбе за справедливость.

 Все согласятся с тем, что Москва это не Россия. Этот город, приспособлен властью для своего собственного комфорта, за счёт нищей провинции.

 Так Ленинград – это не Россия и не Москва. К счастью, он сразу был построен в таком виде, что изменению не подлежал. В нём постепенно сосредоточился культурный слой нации, и даже большевистский переворот в 1917 году и дальнейшие «чистки» не смогли уничтожить главный смысл существования человеческого сообщества – кристаллизацию добра, чести и совести людей. Хотя конечно этому слою приходилось противостоять всяким наносам нечистот.

 Я сразу влюбился в этот город. О его шпилях и мостах я читал стихи и романы.

 Но и люди там оказались особые.

 Вот входит в вагон метро стройный в тёмной шинели морской офицер. Он не спешит занять уютное свободное место. Он вообще не садится. Он уступает место женщине, хотя она ещё и не появилась.

 Вот входит в вагон прекрасная незнакомка. Спросите её... который час? Она презрительно отвернётся? Ничуть, посмотрит на часики, ответит, совсем дружелюбно улыбнётся и попросту заговорит с приезжим.

 Невольно думаешь, какой же яд нужно было влить в души таким людям, чтобы они из своего рая ринулись в эмиграцию. Это началось, наверное, с позорного суда над Бродским.

 Естественно спросить: «Как себя чувствует сегодня гражданин страны, судившей Поэта за тунеядство?». Известен ответ: «Что делать в стране, покинутой гением?»

 Но тогда мне было далеко до таких прозрений. Наивная, глупая вера в правильность «главных идей» и некоторых их «временных» извращениях прочно держала во мне позиции, вдавленные с детства.

 Почему я решил разбиться о бюрократическую ожиревшую Москву? Надо было сразу искать пути в Ленинград!

 В конце 1976 года я предпринял следующую попытку пробиться сквозь Систему. В Ленинграде я был знаком с несколькими видными профессорами. Татьяна Анатольевна Глазенко выдающаяся женщина, заведующая кафедрой в ЛИТМО – Институте точной механики и оптики, благосклонно отнеслась к моим разговорам о защите. У них не было подходящего по специальности Совета, и она посоветовала обратиться в ЛЭТИ, к профессору Башарину, с которым, как хорошим своим знакомым, обещала поговорить.

 А что, в самом деле, подумал я, ведь Башарин меня хорошо знает. У него в Совете защитились два моих аспиранта М.А.Меркурьев и А.В.Ханаев. Ему очень нравились их работы. Значит должна понравиться и моя. Ведь она объединяет на должном уровне и кандидатские работы аспирантов.

 Короче, я поехал в Питер и оставил Башарину (его не было в этот момент в городе) диссертацию в новом открытом варианте и письмо.

 Сохранился его ответ от 12.11.1976. Приведу основное.

 Начиналось вежливо: «Глубокоуважаемый... В Вашей работе содержится ряд новых положений... теоретическая и практическая ценность. Ваши труды достаточно хорошо известны и заслуживают положительной оценки».

 Ну, вот видишь, сказал я себе. Но поспешил.

 «…Несмотря на изложенное выше... в свете новых требований, её нельзя квалифицировать... возвращаю... постановку доклада на кафедре полагаю нецелесообразной».

 Впоследствии кто-то из местных сказал мне: «Что это ты захотел? Ведь Башарин возглавляет ленинградских антисемитов». И я вспомнил, как на одной из лекций, когда я находился на ФПК в ЛЭТИ, Башарин подробно излагал свои успехи в метании диска (он, верно, был весьма длиннорукий). Воодушевлённый победными воспоминаниями, он стал рассказывать о поездке в качестве проверяющего от партийных органов в Москву в ИАТ (где работали все корифеи автоматики). Он буквально клеймил «всяких Бруков и Фельдбаумов» (известных в мире теоретиков), за то, что они не считались с его трудами (весьма примитивными) и занимались «...слишком сложными и никому не нужными теориями».

 А милой и честной Татьяне Анатольевне он казался вполне учёным. Наверное, так же нашей незабвенной тёте Кате, детскому доктору, был симпатичен... Сталин. Скорее, думаю, усы на его портрете.

 В какой-то момент до меня дошло известие, что в ЛИАПе (Ленинградском институте авиационного приборостроения) действует закрытый докторский Совет по подходящей специальности.

 Возможно, об этом сказал Ясинский, который там когда-то учился, имел друзей. Теперь он был из основных заказчиков от имени Азовского завода, где успешно применил наши приводы для авиационных приборов, снимающих детальную карту местности, над которой глубокой ночью пролетает самолёт-разведчик.

 Ясно по многим общим словам – авиация, прибор, что это место очень даже подходило к моей защите. К тому же некоторое время назад именно здесь Ясинский защитился.

 И снова я бодро взял свою диссертацию, добавил ссылок на более свежие статьи и явился на знаменитую Мойку, на берегу которой стоял старинный корпус ЛИАП.

 Мой ректор Бородулин говорил, что хорошо знаком с тамошним ректором Лукошкиным, и обещал мне перед отъездом, что позвонит. Пропуск дали. Ректор был приветлив, но слушать ничего не стал, сказав, что «всей этой штукой у меня занимается проректор по науке Кулаков»

 И вот сижу в маленьком кабинете напротив человека, крепкое стёртое лицо которого с массивным подбородком весьма соответствует его боксёрской фамилии.

 После нескольких ничего не значащих вступительных фраз он взял в руки мой том, открыл его на первой странице «Введение» и углубился в чтение. Внимательно проработав первую страницу, он так же серьёзно принялся за вторую.

 Я забеспокоился, ведь первые страницы всех диссертаций тогда содержали непременные сведения о том, что ...очередной 25-й съезд КПСС определил важнейшей задачей науки и техники всемерное развитие прецизионных приборов, улучшающих качество всей техники и вообще Советской власти... и т.п. галиматья на положенных 3-х страницах.

 Зная о занятости такого важного лица, об этом говорил и заваленный бумагами большой стол, я всерьёз заволновался. Сколько же ему времени потребуется и особенно, когда он доберётся до действительно важных страниц работы?

 Однако делать было нечего, я ёрзал на стуле, мою слабую попытку чуть уточнить интересные места в 400-страничном томе, научный проректор отклонил, сказав, что любит сам смотреть работу.

 Через пяток минут Кулаков поднял голову от диссертации, закрыл её и этак стреканул пальцем по обрезу, вобрав, видимо, таким способом в себя всё остальное её содержание. После этого он глубокомысленно произнёс:

 – Нет, это не докторская диссертация.

 Я пошатнулся на стуле, а, утвердившись, вежливо возразил. На это проректор доверительно улыбнулся.

 – Уж вы мне поверьте, я проверял десятки диссертаций, хотя сам работаю в другой области.

 Услышав подзабытые мелодии, я овладел собой.

 – Уж извините, но позвольте в это не поверить. Более десяти виднейших специалистов страны именно в этой области знаний высказали как раз обратное мнение. Что это весьма значимая работа и настоящая докторская диссертация.

 Я ещё пытался приводить конкретные доводы, но проректор уже перевёл взгляд на свои бумаги, явно демонстрируя, что утратил интерес к посетителю. Мне оставалось только откланяться. Что делать дальше? Пожаловаться ректору на его же проректора?

 Очередная попытка в другом институте, очередной администратор, та же стена.