26.07.1941
Дорогобуж, Смоленская, Россия
Когда рассвело, Трошкин, которому так и не стало легче от порошков, с трудом вылез из землянки, лег и задремал на откосе, немножко пригревшись на солнышке.
Мне сказали, что командир дивизии приехал, и я пошел к нему. Оказывается, ему даже не доложили о происшедшем. Он был удивлен и рассержен. Я сказал ему, что, вернувшись в редакцию, доложу и о поведении уполномоченного, и об отношении его начальника политотдела к корреспондентам.
Крайне разозленный всем происшедшим, полковник сказал, что он будет только рад этому.
Тогда, там, в то утро, я был убежден, что именно так и сделаю. Но потом, когда приехал в Москву и первая острота всего происшедшего сгладилась, наша русская привычка — ладно, сойдет — взяла свое, и я никому ничего не докладывал.
Командир дивизии приказал немедленно вызвать уполномоченного и разыскать нашу машину. Нас покормили. Я сразу подобрел и стал относиться к происшедшему уже с некоторой иронией. Но Трошкин был по-прежнему расстроен до крайности. Ему не только помешали снять нужные газете до зарезу кадры немецких летчиков у горящего самолета, но и засветили всю его пленку — и снятую, и неснятую. Абсолютно все, что у него было. У него не осталось теперь ни одного кадра пленки, и нужно было ехать за ней в Москву.
Машины нашей по-прежнему не было; ее разыскивали по разным частям дивизии. Я пошел в политотдел и потребовал, чтобы нам все-таки разыскали машину. Там, в политотделе, со мной вдруг поздоровался какой-то человек и сразу начал извиняться. Я его не узнал и в первую минуту не мог понять, в чем он извиняется. Оказалось, что это тот самый уполномоченный, который вчера нас арестовал. Но вчера он был в каске и лицо у него было до того искажено волнением, что сейчас, когда он оказался в пилотке, а на его лицо вернулось нормальное выражение, я просто-напросто не узнал его.
Разговор наш был прерван тем, что меня вызвали к командиру дивизии. Оказывается, нашу машину пригнали, но она была уже наполовину «раскулачена». Очевидно, ее сочли трофеем, отнятым у диверсантов — а трофеи тогда были в новинку, — и шоферы, которым она была сдана на хранение, взяли из машины все, что их интересовало. Командир дивизии, узнав об этом, пришел в ярость и приказал комиссару того полка, в котором отыскалась машина, под личную ответственность найти все до последней мелочи.
Поехали в полк. Пришлось по дороге проехать через Дорогобуж. Странное и страшное зрелище представлял собой этот город, через который мы тем же маршрутом, в том же направлении, по тем же улицам ехали сутки назад. Улиц не было. Были только трубы, трубы. Немцы сбросили на город не так много фугасок, он сгорел главным образом от зажигалок. К счастью, Дорогобуж был заранее эвакуирован, жителей в нем не оставалось и во время налета погибло только несколько шоферов, остановившихся или проезжавших через город во время бомбежки. У двух городских водяных колонок сгорели выставленные к ним часовые.
Возможно, немцы бомбили Дорогобуж, имея ложные сведения, что там находится какой-то из наших штабов. Хотя, вообще говоря, они часто ради паники сжигали с воздуха, а иногда и с земли маленькие деревянные города, в которых не было никаких войск и жило только мирное население.
С нескольких полуразбитых бомбежкой каменных домов свисали полотнища перегоревших железных крыш. Перегоревшее легкое железо колыхалось и шумело на ветру.
В полку мы прождали час, пока нам собирали все растащенное из машины. Наконец собрали, и мы, обогнув Дорогобуж с севера, выехали на вяземскую дорогу.
Я обратил внимание на то, что Дорогобуж был довольно сильно укреплен. Кругом него было много противотанковых рвов, блиндажей, укрытий, отсечных позиций. Местами было пять-шесть рядов колючей проволоки. Очевидно, тут был подготовлен один из узлов второй линии обороны. Но если мне потом правильно говорили, то тут, под Дорогобужем, сильных боев с немцами не было. Они, как и во многих других случаях, обошли этот узел сопротивления.
Объезжая Дорогобуж, попали под небольшую бомбежку. Два немецких самолета, неизвестно почему, бомбили именно этот участок дороги, совершенно пустой. Легли в канаву, переждали и поехали дальше.
56 «Мне сказали, что командир дивизии приехал, и я пошел к нему».,
107-я, впоследствии 5-я Гвардейская Краснознаменная Городокская стрелковая дивизия, которой командовал полковник Павел Васильевич Миронов, потом, в сентябре, участвовала во взятии Ельни. Во время октябрьского наступления немцев на Москву она оборонялась под Калугой и вышла из окружения к Серпухову. Во время нашего контрнаступления под Москвой с тяжелыми боями прошла свои первые двести километров на запад, а через три с лишним года закончила войну на косе Фриш-Нерунг в Восточной Пруссии. Однако в данном случае цель моих комментариев не в том, чтобы обратить внимание на эту географию событий, которая вообще типична для многих частей Западного, а впоследствии Третьего Белорусского фронта, боевой путь которых пролег из Подмосковья в Восточную Пруссию.
История боевых действий 107-й дивизии позволяет не только проследить ее боевой путь, но и проанализировать некоторые контрасты войны, посмотреть, чем была война для нас и для немцев в начале и чем стала для нас и для них в конце.
В боях за Ельню с 8 августа по 6 сентября 1941 года дивизия уничтожила 28 танков, 65 орудий и минометов и около 750 солдат и офицеров противника и, захватив довольно большие по тому времени трофеи, сама потеряла в этих боях 4200 человек убитыми и ранеными, то есть взятие Ельни стоило ей тяжелых потерь. Очевидно, не менее тяжелые потери она понесла и потом, во время боев под Калугой и выхода из окружения. В этом не оставляют сомнений сами обстоятельства первого периода Московской битвы.
В дальнейшем дивизия больше не отступала, но в своих наступательных боях продолжала нести тяжелые потери.
В зимнем наступлении под Москвой, захватив около 50 танков и 200 немецких пушек и минометов, дивизия потеряла 2260 человек убитыми и ранеными. Потом, зимой и весной, в наступательных боях под Юхновом, предпринимавшихся с целью облегчить положение нашей попавшей в окружение 33-й армии, дивизия потеряла еще 2700 человек убитыми и ранеными.
Последующие наступательные операции 1943 года (я беру потери только во время наступлений, а к ним надо прибавить повседневные и тоже порой значительные потери в так называемые «периоды затишья»), наступление на Гомель и взятие города Городок тоже обошлись дивизии очень дорого. Захватив в обоих операциях в общей сложности 44 танка и 169 орудий и минометов, она потеряла 5150 человек убитыми и ранеными.
Решительный перелом в соотношении между потерями и результатами боев для дивизии наступает летом 1944 года. Участвуя в разгроме немецких групп армий «Центр», она продвигается на 525 километров, освобождает 600 населенных пунктов и одной из первых переходит границу Восточной Пруссии. В ходе этой операции дивизия захватывает 96 танков и 18 самолетов и берет в общей сложности в плен 9320 немецких солдат и офицеров, сама за весь этот период боев потеряв 1500 человек.
В 1945 году начинается уничтожение восточно-прусской группировки немцев. При штурме Кенигсберга, заняв 55 его кварталов, дивизия захватывает в плен 15100 немецких солдат и офицеров, сама потеряв во время штурма 186 человек убитыми и 571 человека ранеными. После этого дивизия ведет бои за порт Пилау и на косе Фриш-Нерунг и в этих последних боях захватывает огромные трофеи и берет в плен в общей сложности 8350 солдат и офицеров, сама понеся потери убитыми 122 человека и ранеными 726.
Цифры, которые я привожу, требуют душевной осторожности в обращении с ними. Говоря о том, что дивизия при штурме Кенигсберга потеряла убитыми очень мало, всего 186 человек, невозможно выбросить из памяти, что эта действительно малая в общей статистике войны цифра все равно означает почти двести осиротевших семей, целое море слез и бездну горя. Но при всем том, вспоминая историю войны, необходимо сравнивать усилия и жертвы с их результатами. В 1941 году за участие во взятии маленького городка Ельни дивизия заплатила потерями в 4200 человек убитых и раненых, а в 1945 году при взятии главной немецкой цитадели в Восточной Пруссии — Кенигсберга — отдала только 186 жизней и потеряла ранеными менее 600 человек.
В процессе четырехлетней войны между пашей и германской армиями происходили перемены большого масштаба и значения. Вся очевидность их ясна и зафиксирована не только на картах, где сначала синие стрелы подходили к Москве и втыкались в Волгу и Кавказский хребет, а потом красные стрелы пересекли Одер и Нейссе. Огромность перемен очевидна и при чтении таких скорбных документов, как списки потерь за разные годы войны. Соотношение масштабов продвижения, количества захваченного оружия и пленных с масштабами понесенных потерь свидетельствует и об уровне технического оснащения обеих армий, и об уровне их военного опыта и воинского мастерства.
Дата публікації 22.10.2022 в 21:30
|
Свободное копирование
