Наконец мы подъехали к самому Дорогобужу. Дорогобуж горел. Даже нельзя сказать, что он горел. Утром мы оставили за собой мирный, тихий деревянный городок, а сейчас его просто-напросто не было. Было сплошное море огня. Горел весь город. Весь целиком. Многие дома уже сгорели, торчали только одни трубы, другие догорали. Местами, где не обрушились еще стены, казалось, за пустыми окнами сзади подложена сплошная красная материя. Через эти дыры горящих окон, через обвалившиеся дома город был виден весь насквозь. Стоял невероятный треск и грохот. Когда горят и коробятся одновременно сотни железных крыш — это похоже на залпы.
К штабу дивизии ближе всего было проехать прямо через город, но ехать через такое сплошное море огня было невозможно. Грузовик двинулся в объезд — мимо маленьких домов окраины, тоже горевших и слева и справа от дороги. Отсюда, с окраины, немного поднимавшейся по склону над городом, горящий город был виден чуть-чуть сверху, и это было еще страшней.
На наших глазах покачнулась и упала пылавшая верхушка колокольни.
Наконец мы добрались до спуска в ту балку, где размещался штаб дивизии, и вылезли из машины. Взяв себя в руки, я как можно спокойнее сказал уполномоченному:
— Сейчас вы поведете нас к начальству через все расположение штаба, мимо бойцов. Я требую, чтобы вы, во-первых, вели нас отдельно от фашистов, и, во-вторых, вели так, чтобы бойцам не бросалось в глаза, что вы ведете задержанных командиров. Это лишнее.
Близость штаба, кажется, отрезвляюще подействовала на уполномоченного, и он ответил, что так и будет сделано.
Трошкину и Панкову развязали руки. Трошкин едва шел, еле-еле передвигая ноги. Как потом оказалось, у него была гнойная ангина.
Немцев вели впереди нас и, проведя мимо особого отдела дивизии, положили их на землю и поставили к ним часовых. А нам пришлось сесть у блиндажа особого отдела в ожидании, пока с нами разберутся.
Не везет так не везет. Командир дивизии полковник Миронов уехал куда-то в полк и должен был вернуться только под утро. После проверки документов и получасового ожидания наконец пришел начальник политотдела дивизии полковой комиссар Поляков. Он долго и придирчиво проверял наши документы, а потом, когда все стало совершенно ясно, вдруг начал нам же делать внушение: мы сами виноваты, зачем мы снимали немцев? Кто нас звал туда, к сбитому самолету? Это не наше дело и так далее и тому подобное.
Уполномоченный, не то для того, чтобы выпутаться из этой истории, а может быть, просто в силу воспаленного воображения, стал городить при начальнике политотдела совсем уж невероятные вещи: что там, в поле был еще какой-то полковник с двумя орденами — тоже диверсант, которому удалось бежать, что я и Трошкин хотели освободить немцев, в общем, нес уже совершенно несусветную ересь.
В довершение всего полковой заявил нам:
— Если вы корреспонденты и зарабатываете здесь себе на хлеб, и в редакции за это требуют от вас снимки или статьи — это еще не причина, чтобы вы совали свой нос куда не надо!
Это так взорвало нас с Трошкиным, что мы в ответ сказали ему, что он чинуша, никогда не видевший фронта, и что прежде, чем говорить другим, что они на войне зарабатывают себе на хлеб, ему самому надо было бы хоть немного повоевать. Назревал крупный скандал, но, к счастью, наконец пришел комиссар дивизии и разрядил атмосферу.
В довершение ко всем нашим бедам неизвестно куда делась наша «эмка». Лейтенант, севший за руль там, на поле, угнал ее в неизвестном направлении.
Трошкин не мог стоять. Он сидел на земле; его лихорадило и колотило. Начинало темнеть. Курносая девчушка-санитарка, увидевшая его состояние, принесла ему свою шинель, а потом — котелок супа. На улице было холодно. Ночь обещала быть студеной. А о нашей машине все еще не было ни слуху ни духу. Трошкину сунули под мышку термометр, дали проглотить несколько порошков, и мы все трое, решив, что не миновать заночевать здесь, полезли в узкий закоулок одного из блиндажей политотдела.
Спали, как сельди в бочке, на земляном полу и отчасти один на другом. Я втиснулся последним, перед этим постояв еще полчаса у входа в блиндаж. Отсюда, из глубокой балки, Дорогобуж не был виден, но небо, сколько хватало глаза — и налево, и направо, и впереди, — всюду было багровое. Пожар продолжался.
Свободное копирование
