Результат был катастрофический. На следующее утро после молитв и завтрака я вышел на свежий утренний воздух, чтобы пройтись по саду, и вдруг услышал встревожившие меня отдаленные крики. Я поспешил внутрь и дал указание нескольким слугам выяснить, что это за шум вокруг. Вернувшись, они объяснили, что народ вышел из Лхасы и направляется в нашу сторону. Народ решил прийти, чтобы защитить меня от китайцев. Все утро число людей возрастало. Некоторые сходились в группы у каждого входа в Драгоценный Парк, другие стали окружать его. К полудню собралось, наверное, тысяч тридцать людей. В течение утра три члена Кашага никак не могли пробиться через толпу у главного входа. Люди проявляли враждебность к каждому, кого они считали виновными в сотрудничестве с китайцами. Один государственный деятель, вместе с которым в автомобиле находился его телохранитель, получил удар камнем и был тяжело ранен, потому что люди приняли его за предателя. Они ошибались. (В восьмидесятые годы его сын, который был членом делегации, принужденной подписать "Соглашение из семнадцати пунктов", приехал в Индию, где написал подробный отчет о том, что в действительности произошло). Но позднее кто-то был действительно убит.
Эта новость привела меня в ужас. Надо было что-то делать, чтобы разрядить обстановку. По доносившимся голосам показалось, что толпа в порыве гнева может даже попытаться атаковать китайский гарнизон. Народ тут же выбрал из своих рядов несколько лидеров, раздавались выкрики, призывающие китайцев оставить Тибет тибетцам. Я молился о том, чтобы все успокоилось. В то же самое время я понимал, что, каковы бы ни были мои личные чувства, не может быть и речи о том, чтобы поехать этим вечером в китайский штаб. Поэтому гофмейстер позвонил по телефону, чтобы передать мои сожаления по этому поводу, добавив по моему указанию, что я надеюсь на скорое восстановление нормальной обстановки и что толпу можно убедить разойтись.
Однако толпа у ворот Норбулингки и не собиралась трогаться с места. Как считал народ и их лидеры, жизни Далай Ламы грозила опасность со стороны китайцев, и они не должны уходить, пока я не дам личных заверений в том, что не поеду этим вечером в китайский военный штаб. Я передал такие заверения через одного моего сотрудника. Но этого оказалось недостаточно. Затем они стали требовать, чтобы я никогда не ездил в район расположения китайцев. Я опять дал свои заверения, после чего большинство лидеров ушли и направились в город, где были продолжены демонстрации; но многие люди остались у Норбулингки. К несчастью, они не понимали, что их продолжающееся присутствие представляет гораздо большую угрозу, чем их уход.
В тот же день я послал трех занимавших самые высокие посты министров, чтобы встретиться с генералом Тань Куан-сэнем. Когда они наконец добрались до его штаба, оказалось, что там уже находился Нгабо Нгаванг Джигмэ. Сначала китайцы были вежливы. Но когда появился генерал, он почти не скрывал своей ярости. Он и еще два других высших офицера в течение нескольких часов обрушивали на тибетцев поток слов о вероломстве "империалистических мятежников", добавив обвинение в адрес тибетского правительства в том, что оно тайно организует агитацию против китайских властей. Кроме того, оно игнорирует приказы китайских руководителей и отказывается разоружить "мятежников" в Лхасе. Теперь они могут быть уверены, что будут приняты крутые меры, чтобы сокрушить эту оппозицию.
Когда в тот же вечер в комнате для приемов министры доложили мне обо всем, я понял, что китайцы поставили ультиматум. Тем временем примерно в шесть часов около семидесяти младших сотрудников правительства вместе с оставшимися народными лидерами и членами моей личной охраны провели митинг у Драгоценного Парка и одобрили декларацию, отвергающую "Соглашение из семнадцати пунктов", добавив к этому, что Тибет больше не признает власть Китая. Когда я услышал об этом, то передал им, что долг лидеров состоит в том, чтобы уменьшить существующее напряжение, а не обострять его. Но мой совет, казалось, пропустили мимо ушей.
Позже в тот же вечер пришло письмо от генерала Тань Куан-сэня, в котором предлагалось в подозрительно мягких тонах, чтобы я в целях собственной безопасности переселился в его штаб. Меня изумила такая его наглость. Нельзя было и думать сделать что-либо подобное. Однако, для того, чтобы попытаться выиграть время, я написал ему, не выразив прямого отказа.
Свободное копирование
