Юрьевскому университету и ветеринарному институту царское правительство разрешило принимать студентов, исключенных из других высших учебных заведений России за участие в революционном движении. Считалось, что Юрьеву, где крепки были реакционные традиции, революционное брожение не грозит. Также было разрешено принимать учащихся, окончивших православные духовные семинарии. В этих семинариях обучение велось за счет государства и большинство учащихся было из бедных слоев населения.
В ветеринарном институте я оказался в окружении семинаристов, которые на курсе составляли свыше 80 процентов. Реалистов почти не было, имелись окончившие классическую гимназию, причем если это русский, то обычно с дипломом шести классов, а если еврей, то с аттестатом зрелости, так как к евреям предъявлялись повышенные требования.
Первые лекции меня разочаровали: курс зоологии, читанный анатомом Кундзиным, и курс ботаники, который вел Давид, были для меня слишком элементарны. С интересом посещал лекции по химии профессора Спасского. Блестяще вел физику профессор Садовский.
Максимум времени пришлось уделять анатомии домашних животных. Заинтересовала меня работа в анатомической-препаровочной, когда пришлось детально знакомиться с морфологическими элементами животного организма.
Однако к некоторым вещам я долго не мог привыкнуть. Тяжело было смотреть на муки умирающих от кровотечения лошадей. С неприятным чувством входил я первое время в хирургический корпус, но на втором семестре чувства мои притупились.
В Юрьевском ветеринарном институте было очень скромное оборудование, но весь учебный процесс был поставлен настолько удовлетворительно, что желающий получить знания мог, несомненно, добиться многого. Единственно, чего мне недоставало, — это солидного изучения биологических наук. Меня тянуло к зоологии, а изучать ее я мог только на естественном отделении физико-математического факультета университета. И я направил свои взоры к университету.
В это время в Юрьеве работали два зоолога: знаменитый Кеннель, читавший курс на немецком языке, и молодой тогда еще профессор А. Н. Северцов, восхищавший студенческую молодежь своими блестящими по форме и строгими по содержанию академическими и публичными лекциями.
Меня потянуло к Северцову. Но как получить легальный доступ в университет, слушать его лекции, прорабатывать практические занятия? Ведь у входа в здание анатомического корпуса, в котором помещалась кафедра Северцова, толпились так называемые «педеля», которые не пропускали в университетские апартаменты посторонних, тем более лиц в ветеринарной студенческой тужурке. Я переодевался в штатское платье, примыкал к группе студентов-фармацевтов, не носивших форменной студенческой одежды, и свободно проходил в те кабинеты и аудитории, которые меня интересовали. За короткий срок моя фигура достаточно примелькалась, так что мое пребывание в университетских зданиях никого в дальнейшем не волновало.
Желая по-настоящему изучить университетский курс зоологии, я подошел к профессору Северцову, рассказал о своем положении и просил разрешения посещать его лекции. «Пожалуйста, слушайте мои лекции, — ответил он, — но помните, что я о вашем присутствии в аудитории знать не буду, знать не должен». Ответ, характерный для уяснения той обстановки, которая царила в первые годы XX столетия в российских университетах.
Я стал усердным посетителем лекций и вместе со студентами-естественниками проходил практические занятия. Как сейчас помню свою первую встречу с молодым тогда еще ассистентом Северцова М. М. Воскобойниковым.
М. М. Воскобойников отнесся ко мне исключительно тепло, чутко и радушно, снабдил меня микроскопом. Я занимался в тех же условиях, что и студенты. «Если вас спросят, кто вы такой, отрекомендуйтесь студентом-фармацевтом, и тогда будет все в порядке», — вот совет, данный мне Воскобойниковым. Его участие произвело на меня огромное впечатление, и я сохранил о Воскобойникове самое светлое воспоминание.
Во время зимних каникул я поехал в Петербург к родным, которые к этому времени перебрались из Красноярска в столицу. Отец готовился к новой службе — ему предстояло ехать в Маньчжурию, в Харбин, на строительство Восточно-Китайской железной дороги. Командировка его намечалась на 3 года.
Не могу забыть одного эпизода, относящегося к этому времени. Приехав в Петербург, я по старой памяти зашел к Дукельским, к которым относился очень хорошо. Увидев на мне студенческую тужурку и узнав, что я поступил в ветеринарный институт, Николай Аполлонович недвусмысленно выразил свое отрицательное отношение к избранной мною специальности. Это меня так глубоко уязвило, что я поднялся со стула, демонстративно ушел и больше никогда у них не появлялся.
Этот случай, как и ряд последующих, когда явно высказывали недоброжелательство к ветеринарии, служили могучим стимулом для дальнейшего укрепления во мне чувства «ветеринарного патриотизма». К тому же с каждым курсом росла моя привязанность и к своему институту, и к городу Юрьеву.
Свободное копирование
