Спасительный звонок из студии. Сразу два режиссера из Ростова-на-Дону, сразу из двух театров - имени Ленинского комсомола и имени Горького - приглашают меня поработать у них.
Не зная ни того ни другого, очертя голову даю согласие. Бежать!
Лихорадочно собираюсь. На площади у новенькой станции метро «Рижская» мы кричим друг на друга - нет, неправда, Володя не кричит. Он просит, он умоляет остаться. Он считает, что я погибну, если уеду. Это я кричу не своим голосом, а потом говорю страшное, чем буду казниться всю жизнь: «Если я когда-нибудь пожалею, что уехала, мне достаточно будет вспомнить твою мать». Володино лицо становится серым, безжизненным. Мы молчим. Он не имел на это право. Он же сильный, смелый, веселый, легкий, прочный, ему ничего не сделается - у него нет права на слабость. И все-таки мы не расстаемся. Я уезжаю на время, поработать, прийти в себя. Я поеду всего на несколько месяцев: половина марта, апрель, май - а в июне уже отпуск, и я вернусь.
Ростов встретил меня ослепительным солнцем, цветущими звонкими улицами и двумя директорами на перроне.
В Ленкоме работала моя однокурсница и подружка Кариша Филиппова, и я решила быть с ней.
Поначалу меня поселили в гостинице «Дон». Володя звонил часто, под утро, часа в четыре, и вместо: «Здравствуй, это я» я слышала спешное: «Изуль, передай трубку!» Спросонок всерьез принималась растолковывать, что я одна и трубку передавать некому, и только тогда следовало: «Ну, здравствуй, это я», а я грозилась «передать трубку» в следующий раз.
Навалились срочные вводы и незнакомые мне до той поры выездные спектакли. Меня укачивало в автобусах до бесчувствия, но все равно я усаживалась на заднее сиденье к молодежи и горланила песни, пока не свалюсь. Потом на полуторке с декорацией отгородили уголок, и, держась за борта, глотала я горький степной воздух, обгорала до волдырей, но мне нравилось мчаться навстречу ветру. И звучала яростная музыка, и сочинялись бешеные, дикие танцы.
Свободное копирование
