Надо мной взяла шефство Гися Моисеевна. Я стала осваивать уроки семейной жизни. Гися Моисеевна была милым, наивным и мудрым человеком и охотно делилась своим опытом - «Если хочешь о чем-нибудь попросить мужа, делай это после обеда, постарайся, чтоб он был вкусным, дай мужу немного отдохнуть и проси ласково. Если муж стал задерживаться на работе, пригласи гостей. Пусть у тебя будет весело, а когда он придет, удивленно, радостно спроси: „Ты уже пришел?“ Старайся не брать денег в долг сама, пусть это будет мужской заботой…» и многое, многое другое, что не пошло мне впрок.
На нашей длинной узкой кухне училась я готовить кисло-сладкое жаркое, фаршированный перец, мясной рулет и убедилась, что из одной курицы можно приготовить самое малое пять блюд.
Часто собирались Мишины товарищи-кавээнщики: А. Аксельрод, С. Муратов, А. Донатов. Они придумывали различные домашние задания и всякие конкурсы, и когда Володя был дома, он с живейшим интересом присутствовал на их посиделках. Им всем было за тридцать, и относились мы к ним уважительно, как к старшим.
А еще у Гиси Моисеевны была тайная и явная гордость - пальто с чернобуркой. Его подарил ей Миша. Носилось оно только по торжественным случаям, в остальное время висело в шкафу, завернутое в белоснежную простынь. Когда мы ожидали своих мужчин и нам бывало грустно, Гися Моисеевна рассказывала мне о своей сказочной молодости в Прилуках. Как в темных ее кудрях была бархотка цвета персидской сирени, а воротник был «Мария Стюарт», и как она, младшая Гофман, получила медаль за красоту, и как влюбленный летчик грозился разбиться и однажды пришел весь забинтованный… А потом, вздохнув, кто-нибудь из нас говорил: «Давай посмотрим чернобурку!» Пальто торжественно доставалось, бережно снималась простыня, и мы замирали в почтенном восхищении.
Когда Володя звонил через каждые пятнадцать минут и уверял, что сей миг приедет, к телефону подходила Гися Моисеевна, и я слышала, как она говорит: «Вовочка, Изочки нет. Она оделась, как экспонат, и куда-то ушла». Обзвонив моих подруг, Володя мчался домой. Однажды влетел запыхавшийся и радостно сообщил, что страшно обманул шофера - расплатился свитером, а тот был с дыркой.
У нас уже жила гитара. Простая, желтенькая, купленная на Неглинке. Они с Володей стали неразлучны. В любую свободную минуту он тянулся к ней, брал всегда бережно, настойчиво пробиваясь к тайне ее души и голоса. Мне кажется, он относился к ней как к живому существу.
Поначалу они с Володей пели сколько можно, и когда можно, и когда нельзя - тоже:
«Ехал цыган по селу верхом, видит девушка идет с ведром, заглянул в ведро - там нет воды, значит, мне не миновать беды». И бесконечное «ай-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ… - значит, мне не миновать беды». Я терзалась. Нас стало трое.
В студии все, особенно Володин курс, увлекались Булатом Окуджавой. В один из моих приездов из Киева мы слушали Окуджаву в студийной аудитории. Негромкий человек с гитарой владел нашими душами. «Был король, как король…» - душу щемит, как когда-то полвека назад, и «последний троллейбус» плывет старой лунной Москвой, и прогулки «по апрелю» дарят грустную радость вечного, безвозвратного.
Волк! У меня даже сочинился стих, недавно, когда я бродила по Москве и придумывала, что же подарить Нине Максимовне на девяностолетие.
Каретному виднее - он Большой,
Но и Мещанская запомнила немало.
Она нас утром солнышком встречала
И на ночь укрывала тишиной.
По этой улице бродили мы апрелями,
Последний нас троллейбус подбирал.
Мы в Леньку Королева свято верили,
Веселый ветер нас в дорогу звал.
Студенческая шумная гурьба,
Гитары первые, нестройные аккорды,
Загадки жизни и ее кроссворды,
Все начиналось - Песня и Судьба.
Свободное копирование
