[8]. Летописец вкратце тех же преждеупомянутых царств и о великом Новгороде и о том, что было во время каждого их царствования.
Крестьяне не понимают, на какое место полагается каждый вид ратного оружия, когда воины перед сражением надевают его на себя, а просто только смотрят на одевание, не вникая как следует умом, как и куда на вооруженных всадников надевается каждая часть этого вооружения; они считают, когда случится (видеть это), что все это делается просто, а не с рассудком. Но — неразумные — они ошибаются, так как не знают того, что каждая вещь имеет свое назначение там, где ей полагается быть. Когда же этим невеждам самим где-нибудь придет время облачиться в такую же броню, они шлем налагают на колено, щит безобразно вешают на бедро вместе с другим оружием, потому что это дело им не свойственно. Так и во всяком деле, которому сам научишься; так же (происходит) и в словесном писательстве, если кто хорошо не обучится, как положено начинать описание событий, подобно, увы! тому, что мной здесь совершается и является знамением моего крайнего неразумения, детской игрушкой и вместе с тем всячески достойно поношения. Но если я и не удостоился (сравниться) с хорошо умеющими, — я знаю, что сделалось это по необходимости, — из-за скудости и наставшего времени, когда люди терпят нужду, потому что иноземцы захватили город.
* * *
Те многие, которые от недостатка у них разума стремятся путешествовать различным образом по суше и особенно по воде, когда они должны от места своего жительства быстро добраться в далекие (страны) ради приобретения себе излишнего, не задерживаются надолго, чтобы не пропустить напрасно благоприятного для путешествия времени, а именно этого хотят; но (они) не могут, собравшись со скоростью слова, внезапно переплыть огромную и трудно проходимую широту пучины великого моря неизвестным им путем на то место, которое им пришло в голову. Всегда в таких (случаях), как мы слышим, они не устремляются понапрасну и не спешат, и не прежде входят в корабль, чем расспросят, чтобы, начав (с излишней) скоростью, не погубить желаемого ими добра; наоборот, как следует и всесторонне оповещенные знающими, приглашают для этого еще и искусных кормчих, таких, которые знают пути, пристани и берега, чтобы обезопасить себя от внезапной бури. Они внимательно изучают гладкость пути и те опасности, которые грозят кораблю в водах в виде скрытых волнами препятствий, чтобы, отдавшись водной стихии, носимые как бы на крыльях волнами, не пострадали они как-нибудь очень тяжело от неведомого; если они и не всех (этих опасностей) целиком смогут (при этом) миновать, то хотя от больших будут сохранены. Приходится им и на одном месте, в спасающем от бурь пристанище, где плаватели ожидают хорошей погоды и спокойного часа для своего выхода из гавани, оставаться долгое время, если случатся или встретятся им в пути какие-нибудь неудобства. А если иначе и спешно, торопясь, без разума начинают такое дело, переживают всяческие беды, разбивают корабль и всё, что в нем есть, всё вместе потопляется ими; очень редко они спасаются от общей гибели, а в том, что начали дело не добром, много раскаиваются и называют себя окаянными.
Насколько же больше нужно предварительных приготовлений для того, чтобы без трудностей перейти словесное море? Не следует ли избегать произвола вторых, а, заранее избрав, следовать безбедному путешествию первых, т. е. после того, как расспросят о пути, строить хорошие корабли, натягивать такие же паруса и (готовить) так же весла с другими орудиями, и когда устроят все как следует, тогда начинать хорошо подготовленное плавание? И как корабль по воде плывет головою вперед, отсюда же и слово берет свое начало.
* * *
Когда голова венчается, всем членам вместе с ней бывает слава и радость; подобно этому иногда и мать о детях веселится. Но от прегрешений всё, даже славное, себя смиряет; так, Христос говорит через Павла:[1] "когда страдает один член, страдают с ним и другие члены; и если одно из главных начальствующих чувств страдает, естественно и все прочие части тела, близкие ему во всем, готовы сострадать ему".
Это — образ начавшегося здесь: всю землю царства великой России, самого славного среди всех добрых, со всеми его городами теперь разорили и ниспровергли близ сидящие соседние безбожные народы, выполняя злой на него умысел своих прежних государей. Они пришли со всех сторон — и от северных городов России,[2] и с запада, и от других мест; а в единстве с ними сияли твердою к ним любовью, (достойной) всякого стыда, доморощенные злодеи Российской державы, рабы своих различных господ; они сами были склонны к злу и всю землю православных замучили, погубили острием меча и различными муками и сокрушили ее всякой лестью, и все вместе разорвали на части. Но здесь об этом довольно. К тому же всякая вещь в будущем в любом месте даст время сказать в ответ о себе слово, — как о том, так и другом, что следует за ним.
Стоящие же у власти искони происходили из своей земли, но владели и другими, особо стоящими владычествами и самостоятельными государствами. Среди них есть и не принадлежащие по вере к „этому" двору (религии) — сильные восточные (татарские) царства,[3] которыми много лет обладали наши владыки — самодержцы, от того времени, когда они соединились вместе с нами под единою властью благочестивого скипетродержавства; до этого они только из-за веры и из-за обширных пространств земли, а также и из-за дальности расстояния были отделены от нашего царства. Тотчас же с помощью божией наши правители избавили от нечестия все жилища этих измаильтян[4] и насадили (здесь) веру и благочестие, как новый сад богу. Из всех этих многих городов, которыми они обладали, нам нужно говорить об одном, который когда-то шел впереди нас в вопросах веры, который был по существу как бы другой превеликий и древний Рим,[5]за исключением положенного ему имени: он был наречен Новгород и принял это имя не от человека, и не от какой-нибудь вещи, а назван так богом. Это имя с честью произносили от самого его создания все концы земли под солнцем, на его землю от века никогда не смела наступить варварская нога, потому что этому мешал страх перед самодержцем Увы! Теперь он со всеми его пределами взят обманом этими (врагами) как бы в вечное наследие, и шесть лет без малого оставался в чужих иноверных руках, всячески и явно каждый день ими попираемый и пожираемый. Это было так, как писалось ранее, — как некий член своему телу, сострадал он (Новгород) главе всего царства, славной среди всех городов Москве, которая, как известно, приняла различным образом от латынян несказанное зло. Как там, так и здесь зловерные по своему желанию нашли себе предводителей, богоотступников от православной веры, которые могли исполнить всю их волю, потому что они им указывали путь на всякое зло.[6] Но эти два преждеупомянутые великие города со всеми своими областями непосредственно не были осведомлены между собой о причиненных им врагами болезненных язвах, которые каждый принял и самостоятельно вкусил. Хотя (оба) и очень много слышали о зле, но каждый горе этого зла переживал внутри себя особо, с терпением, не рассказывая о нем. По их словам, не было таких, кто мог бы счесть и показать множество и существо этого зла и обстоятельно и выразительно рассказать о нем. Сколько сможет мой пустой ум и медленно говорящий язык с устами рассказать, а вместе и перо, которое плохо движется у меня, всячески стесняемого в необходимом, а особенно — более чем прочими нуждами — пленением в городе; хотя бы только тень тех бед, а не самые беды я поведаю здесь, чтобы послужить уму и языку всех. Начало отражения нечувственного образа, как бы нечто чувственное, отобразилось в низких словах, которые за этим следуют.
Когда великий захочет поручить кому-нибудь из послушных ему, не откладывая, какое-нибудь большое дело, но не найдет в том месте, где находится, достойных на это, тогда хотя и по нужде, поручает его и недостаточно (умеющим), если не вздумает отложить свое решение. Поскольку лишился подлинных (исполнителей), он должен удовлетвориться и худшими, если в наставшее время плена и всякой нужды не добудет лучших. Так произошло и теперь, — о чем нам хочется сказать. В том городе, о котором мы упоминали, великий начальник (духовных) отцов и всем тут находящимся общий пастырь, занимающий святой престол, — тот, кто отличается от подобных ему своей снеговидной шапкой и кто первенствует среди равных ему четверых, — обратился здесь к нам со словом. Когда приближались к концу те годы, во время которых вражда нечестивых приносила нам множество бед,[7]и когда мы ожидали для города желанной всеми свободы, потому что посланные боголикого и благочестивого царя нашего Михаила,[8] — избавителя и освободителя нас от бед наших и от тяжелой работы, (подобной работе евреев) на фараона, — в некоем месте совещались с нечестивыми о заключении мира, — тогда в один день в церкви премудрости слова божия,[9] в час приношения богоспасающей о мире жертвы (литургии) от уст святителя Исидора,[10] как бы от уст божиих, мне было дано повеление; с его места, как из облака, послышался голос, которым я был призван и который приказал мне приблизиться к нему. Склонившись ко мне в уединенном (месте) и осенив меня крестом своей святодейственной десницы, он тихим голосом принудил меня начать писать о наказании божием, о происшедших в русской земле событиях, и о всем, совершившемся с нами за последнее время, чтобы хотя какую-нибудь малую часть о них поведать, что писателю придет на память, что он здесь видел и слышал, — пусть даже и не очень совершенно из-за того, что мы все вместе были в плену и осаде, в нужде, еще больше из-за страха, а особенно из-за недостатка моего, по сравнению с другими, разума. Он не допустил меня много говорить об этом и отказываться, хотя я и указывал ему на то, что я недостаточно научен для этого дела, но сказал мне: (это следует делать), чтобы в течение ряда лет глубина нерадения не помрачила (памяти) и чтобы от небрежения не забылась необходимость этого дела. Больше же всего повелел он мне стараться (написать) о православном и великом этом Новгороде, перенесшем на себе от еллинов, — начиная с дней последних царей или немного ранее этого, многолетние нестерпимые язвы и различные болезни. Я же, боясь ослушаться, повиновался великому слову, но коснулся только начала дела, не надеясь и притворно на свою немощь и бессилие. И пусть не будет того, чтобы кто похвалился этим, — но как наставит божественный дух, открывающий уста немых и язык младенцев, делая (их) сыновьями. Молюсь о том, чтобы хорошо знающие, когда они найдутся, исправили то, что нами (написано).
Свободное копирование
