О таборах

О таборах [1]

Когда внезапно, пораженный гневом ярости господней, преданный руками народа телесной смерти среди самых царских чертогов, а потом выброшенный из них на площадь посреди самой столицы, пал, как бы пораженный громом, львенок, аспид или, лучше, яйцо василиска, — Гришка Расстрига, по прозвищу Отрепьев, — он был как бы сыном по своему злобному обещанию Литовскому королю Сигизмунду;[2] не являясь по обету (выполнителем) его желаний, но составляя (с ним) злой совет о нас, он, как бы наполненный ядом скорпиона, был выпущен на нас из его пазухи, потому что король увидел для себя благоприятное время; тогда метались, неустойчиво колеблясь из-за царей, люди всей русской земли, а города наши, находясь в несогласии между собой, самовластно поднимали на свободных и соплеменников свою голову и каждый различно и в особицу заключали союзы с другими народами, иногда понапрасну враждуя между собой из-за грехов, кипящих в них, ради совершения здешней (земной) мести, но чаще наступали разбойническою ратью на престольный город — главу всего царства, и на другие города. Тогда король Сигизмунд дерзко ополчился на все то доброе, что в нас с помощью божией спело и умножалось, и прежде всего на благочестивую и поистине первую в сиянии и пресветлую веру, а потом на изобилие всяких земных благ; как когда-то фараон на возлюбленный (богом) народ еврейский, так и этот давно умышлял с землей своей зло на землю нашу, соединив свое злоумие по отношению к нам с несвященным лжепапою, оскверняющим Рим,[3] потому что они были согласны в своей неистинной вере. Если он и не сам, ополчившись, двинулся и пришел на нас, то отпустил к городу — главе всего нашего царства — всех своих хорошо вооруженных людей с приказанием прельстить и вторично некоторого (тушинского вора) облечь, как в одежду, в несвойственное имя — и прочее, чему их обоих научил учитель их — враг. И те наши города, которые им случилось разорить, они стерли все до конца и сделали пустыми, и подойдя к матери городов и остановившись в нескольких верстах с целью осады, близ внешних стен города создали укрепления, которые могли охватить, окружая, всю их рать. Нашего царя, срамодействующего Василия, со всем родом и с теми, кто был с ним в городе, напугав, заперли, как птицу в клетке, и заставили его оставаться тут безвыходно.

Имя Расстриги, вновь ожившее после его достоверного убиения, пришло вместе с прочими и начало служить коварным замыслам нового второго поругателя истинного имени,[4] который ложно называл себя настоящим государем царевичем Димитрием, прельщая нас, что он нами царствует, и сочиняя ложь, говорил, что он как-то сохранился и бегством спасся от смерти. Этой ложью он неразумных уловлял в свою волю. Горькая желчь этой лжи разлилась среди слабейших по всей земле. Что же это за неразумие, подобное неразумию скота, у тех, кто поверил ему? Не несмысленнее ли они всякого скота? Многие из них самого Расстригу (видели) своими собственными глазами, а не в видении и не по слуху; многих и руки во время его убиения, спутавшись, касались его ненавистного богу злосмрадного тела, как я говорил выше, — но они, переменившись, последовали за врагами — иноверным народом, и, соединившись с ними, если и были верны, как и мы, поверили их словам больше, чем своим глазам и своему необманывающему чувству осязания, и по своей слабости повиновались им самовольно и без страха, Думаю, что они не (принадлежат) к существам, имеющим дар слова, а являются несмысленнее бессловесных. Если найдутся среди них такие, которые скажут, что все это делали по неведению, то (на деле) это происходило ради получения в скором времени какого-нибудь славного сана или легко добываемого, но скоро проходящего и гибнущего богатства, потому что истинно добрыми делами им было невозможно легко достигнуть этого в течение всей их жизни. Они знали, что многие неправдой быстро достигают высокого положения, а вместе и душу губят, но о душевном вреде при этом они не думали.

Это зло и доныне у нас совершается у всех на глазах — хотят как можно скорее славы и богатства и обогащаются с помощью всякой неправды без рассуждения. Если что получают через слезы и кровь, не раскаиваются и не смотрят на это. Только на то смотрят в божьем (мире), как бы им получить желаемое. Зная, что это грешно, они совсем не чувствуют от этого страха или ужаса, и никто не стыдится больше своих седин, а к одному стремится — как бы все свои сокровищницы изобильно наполнить похищенным.

Не все достигают своей цели. Куда девалось собранное тех, кто был прежде их и во всем гораздо лучше их? Не развеялось ли по воздуху, как дым? А больше всего надо бы к тому привыкнуть, что то многое, что они имеют в своих руках с помощью похищения у чужих, может опять от них отняться и передаться другим, — все, что собрали — все (может) и притти к ним, и уйти от них. Они считают для себя ложью сказанные богом слова о том, что "собирающий не знает, кому собирает". Такие (людям) в писании имеются и другие подобные этим укоризны. О тех же, кто еще не достиг старости, но находится в том же ослеплении, что и. говорить? Непросвещенный ум никто не может исцелить, тем более если он не образован и в старости; "горько стареться возрастом, а умом быть равным младенцу", говорит Иоанн Богослов.[5] Но не об одних только этих временных славолюбцах, которые там были, все это было сказано, но и о тех (это сказано), кто по городам (появлялся) каждый в свое время, — о лишенных разума и не желающих добра. Пора исполнить начатое, положенное в начале этого рассказа.

Восстали наши друг на друга — разделились злым разделением, примыкая к сонму иноплеменников, соединяясь с (чужими) народами, привыкая к делам их, и, как где-то сказано, — отошли от нас, но не (являлись) существующими; потому что лица свои в местностях, занятых иноплеменниками, обращали на близких по вере с враждою и не свои полки, а войско наших противников пополняли собой, отдавая всю свою телесную силу против нас вместе с теми, кто враждовал с нами еще в старину. Знаю, что они вместе и душу свою погубили: с теми, с кем им полюбилось здесь умереть, с теми же и в будущем захотели принять общую участь, по сказанному: "кто откажется от меня перед людьми..." и все, что за этим. Среди отступников, соединившихся с чужими силами, хотя и вместе с ними пришедших, но воинов нашей земли "малых и великих", как говорит писание, помогающих и дозволяющих мудровать против нас нашим противникам и присоединившихся нераздельно к их злому совету и делу, — а именно как бы им самим, омраченным, омрачить всю православную землю многой лестью, — среди них были не только одни мелкие наши воины, но немало было и из вельмож и других, близких к царю сановников. Вместе с ними каждый из тех, которые по чину принадлежали к царскому двору, — переезжал вон из города в стан противников, прельстившись неподтвержденным обманом и соблазняя прочих, показывая всем образец своей слабости и немужества, как будто можно было всех людей привести в подобную им погибель. И эти так делали, и другие, из соседних городов, которые клялись телесному врагу (самозванцу) крестной клятвой, пачкая ложью не столько уста, сколько души свои, — одни, не любя царя, в городе, другие — из-за недостатка необходимого для жизни, так как в городе тогда был сильный голод. Коротко говоря, столько осталось людей в городе с царем, сколько было перебежчиков, которые перешли к ложному царю.

Если даже перебежавшие туда и знали, что он ложный царь, поклонялись ему, как кумиру, представленному в телесном образе, досаждая таким образом настоящему царю, который находился в городе, и городу, как чужому, вместе с врагами все время творя всякие пакости, — как сказал пророк: "весь день ополчались на брань". У них было одно стремление: взять город и низложить в нем царя и всех, с ним находящихся. Друг перед другом они ревновали и в мыслях и в делах только о том, чтобы им разрушить город, убивая родных и единоверцев, потому что враги разжигали и ожесточали их сердца, как железо в закалке. Хуже неверных — родивший рожденного и наоборот, и брат брата, и дальние и чужие по роду — никак друг друга не щадили, но как иноверные убивали друг друга, без милосердия, в лютой злобе, не считаясь в уме ни с верой, ни с родством, так что даже сами враги, которые пришли на нас, видя злость тех к своим родным, удивлялись.[6] Они восстали на свою веру и на свой народ, не внимая жалости и благочестию, для того чтобы такое величайшее и сияющее всякими добротами, украшенное богом царство, которое казалось солнцем под солнцем, разорить, — об этом они думали и не ужасались, колебля такой созданный из золота ковчег, как дом божией матери, в котором изволил жить сам бог с рабами своими, достойными его милости. Они, богоборцы, помышляли разбить его, как негодный сосуд, приравняв его к Троянскому государству,[7] которое хотя и находилось во тьме язычества и было наполнено жителями - греками, - но его несвоевременное разрушение и до настоящего времени читатели оплакивают, (сожалея) о падении такого безграничного величия; о моем же (городе), который, как солнце светлее всех и больше всех, — если бы рука, держащая весь свет, и допустила бы врагам разрушить его хоть немного, — об нем не как о Троянском царстве, — но до конца веков не перестали бы рыдать царства всей вселенной. Известно, что и теперь окрестные государства не хотят слышать о его запустении и окончательном падении, и колеблющие его ветры, которые ненавидит весь мир, стараются мирно укротить, изъявляя нам дружбу, ожидая и у себя современем такого же нашествия, — если только не ложно заключают с нами мир и не радуются нашему злу, — это бог знает. А если попущением божьего смотрения в самом царстве, во всей этой земле, что-нибудь и совершено врагами к наказанию нашему, — то не до конца, и попустивший это опять легко может все восполнить, потому что наши враги наше достояние не захватили себе, и в этом великое благо нам от бога. Только я (Новгород), говорящий это, захвачен еллинами (шведами) и не могу из себя их изгнать до тех пор, пока тот, кто ввел их в меня, не сжалится надо мною и не изгонит их вон. И опять возвратим речь нашу туда, где мы в начатом остановились.

Те, кто из верующих стали нашими противниками, насколько они были теплыми и усердными в вере, настолько же, скоро совратившись, против нее (веры) враждебно боролись, как когда-то бесы, по своей воле отпавшие от божией славы и ангелов, от света в тьму, хотя и не являлись по естеству своему тьмою. Иноверные считали их более жестокими, чем плотоядных зверей, но однако и сами враги — супостаты многих из них — каждого, кто убивал отцов и братьев, — в ответ также немилостиво губили; тем, кто проливал родительскую кровь, убивая без промедления, мстили чужие, отсылая убийц, не откладывая, в будущее, потому что их жестокости и суровости к родителям эти чужие люди не могли терпеть. И по всем местам этой земли свои своим творили то же, потому что враг, равно везде, во все сердца верующих из-за оскудения в нас добродетелей рассеял только один плевел. Выше описанным образом и варвары, продолжая свое стояние, ежечасно творили гражданам всякие гадости, а так как их осада продолжалась долгое время, они всячески теснили граждан и, выходя на бой каждый день, пожинали их серпом смерти, как колосья поля, покрытого злаками, а те, напротив, — едва лишь некоторую их часть. И так прочно варвары утвердились на этом месте, что многие и жилища себе устроили по образу городского как бы постоянного пребывания до тех пор, пока превосходный полководец (Скопин-Шуйский), вскоре придя от моих (Новгорода) пределов с нанятыми шведами, не сломал всю их остроту, как молодой бык рогами, не поверг ее на землю и от стада божия их не отогнал, — но о нем в другом месте пространнее сказано.

Они же, незадолго перед этим, от утвержденного ими для осады города места в концы земли всего нашего царства, во все другие города, различными походами, как саранча, расходились безбоязненно, как бы в земле своего отечества, не находя нигде сопротивляющихся им, а наоборот, (находя) способствующих им, единомышленников на зло: все города и села с их окрестностями даже до пределов моря направо и налево они, низложив, пленили, жителей и верных подвергая мукам и конечной смерти, а имения их расхищая. И невозможно кому-нибудь счесть и рассказать словами или описать многочисленные беды русского народа, которые он принял от врагов, если бы даже чьи-нибудь глаза или слух сами побывали бы везде с убивающими. О бедах, которые там совершились, — если кто подробно захочет их описать, — может составиться особая книга для каждого места. А собрав воедино все бывшие и совершающиеся повсеместно напасти, если даже по одному из каждого места взять, вместе обо всех сказать невозможно, разве только кто найдется умеющий среди риторов, способный к красноречию и краткости.

Наши противники все, чем они отовсюду покорыстовались, как в общую сокровищницу сносили в тот город, где находилось „всесмрадное" лицо (Лжедимитрий II), почитаемое ими; а если что лучшее — как рыбы что-нибудь вещественное по морской пучине, — разнесли по широкому миру во все концы земли в другие места, потому что их нельзя было собрать в одно место и сосчитать; мы знаем, что эти сокровища были больше египетских[8] и со всей земли такой длины и ширины не могли они быть снесены в одно (место). А многие люди стекались от всей земли к лжецарю, больше по своей воле, чем по нужде; „ведущиеся велись", как на жертву к присяге, — по писанию.