С первых дней мы занимались волонтерской работой: обучали на общественных началах русскому языку ребят в детском саду Центра еврейской общины, выступали перед учащимися Школы для взрослых в Хоумстеде, а также перед студентами Коммунального Колледжа графства Аллегейни, переводили и распространяли необходимую эмигрантам информацию.
Единственное, что привносило нам постоянную грусть и тоску – было отсутствие с нами мамы и других родных, которые не захотели ехать с нами. К сожалению, с мамой решить вопрос об отъезде нам не удалось. Я ежедневно, часами разъяснял ей ситуацию и, казалось, получал полное согласие. Но проходило немного времени, и она вновь заявляла, что с нами не поедет.
Ежедневно, придя с работы, я заходил в мамину комнату и до позднего вечера доказывал ей бесперспективность «перестройки», надежд на улучшение жизни.
Я говорил ей, что уже сейчас в больницах нехватает лекарств, медицинского и обслуживающего персонала, самого необходимого оборудования, медикаментов, перевязочного материала и т.д. И если, не дай бог, она попадет в больницу, то необходимого лечения не получит и при ее здоровье она там неминуемо погибнет.
Узнав, что мы собираемся уезжать из Союза, в Москву
приехал из Харькова мой двоюродный брат Юра и стал отговаривать маму от поездки с нами. Он предлагал ей переехать в Харьков, обещал подходящий вариант обмена московской квартиры на харьковскую, «на руках, как пушинку, перенести ее из квартиры в квартиру», доказывал, что в Америке старикам очень плохо, и туда едут только ненормальные. Он долгое время занимался обменами квартир в Харькове, прекрасно знал конъюнктуру квартирного рынка…
Незадолго до нашего отъезда мама решительно заявила, что в Америку не едет, а вернется в Харьков, где находится могила папы. Все дальнейшие наши попытки отговорить маму от этой затеи, оказались безрезультатными. Юра быстро нашел выгодный размен Москвы на Харьков. Он подобрал квартиру в доме, где мы жили до войны, и мама переехала в Харьков…
К сожалению, все произошло так, как мы предполагали. Здоровья мамы хватило до первой больницы.
Торжество свидания с родным домом, двором, парком, старыми соседями дало ей силы на один год. Она гордо вошла в родной подъезд, в квартиру на втором этаже, где до войны жили наши соседи, как будто покинула все это только вчера, а не пятьдесят лет назад.
Она с удовольствием ходила по парку, с грустью смотрела на хорошо знакомую плакучую иву при входе, на елки, каштаны, липы, тополя, березы, парковые диваны вдоль аллей и на полянах, любовалась цветами и кустами роз на многочисленных газонах и клумбах. Она еще не понимала, что в час торжества занавес хорошо разыгранной племянником пьесы уже отсекает ее от жизни.
Я не знаю, часто ли ей удавалось выходить во двор, в парк, ходить по улицам, или слегла сразу после приезда. Я вижу ее только в новой комнате на постели. В ее взгляде появилась неизменная угрюмость, ее непрерывно мучили сомнения:
- А правильно ли я сделала, что не поехала вместе с детьми?..
В своем последнем письме от 24 апреля 1990 года мама писала:
«Все, что вы пишете, как в сказке. Хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на вашу жизнь! Хорошо, что вы ускорили свой отъезд из Москвы. У нас много проблем. Неудобство, что у нас в доме нет лифта. Полки в магазинах пустые и за деньги ничего не купишь. Очень неспокойно из-за событий на Юге, Востоке и даже в Москве. В больницах нет лекарств, одноразовых шприцов. Галя – сама врач, доцент, а ее выписали из больницы домой больную. Наш сосед Гелий возмущен бесчеловечным отношением к больным со стороны врачей и медперсонала. Мне необходимо два раза в год принимать курс лечения от атеросклероза (по 30 уколов), а компламина нет и говорят скоро не будет.
Вита с дочкой и внуком на днях уехали в Израиль. Вся родня дяди Яши численностью в 19 человек собираются уезжать из Ташкента в Израиль на следующей неделе…».
После этого письма поступление от мамы писем прекратилось. Позвонил маминому племяннику Юре. На мой вопрос, что с мамой, почему она не пишет, он ответил:
«Мама в больнице, тяжело больна. Очень похудела, вся желтая. Диагноз еще не установлен. Кажется что-то с поджелудочной железой. Мама попала в больницу в разгар отпусков, летом. В больнице идет ремонт. Водопровод и канализация не работают. Основной персонал в отпуске. Кормление и уход безобразны…».
Я тут же позвонил в больницу, разыскал лечащего врача, который подтвердил то, что сообщил Юра.
Не знаю, был ли Юра действительно целый месяц в командировке или на своей даче (ведь был в разгаре дачный сезон), но после нашего разговора по телефону письма писать перестал. Лишь 27 августа 1990 года мы получили от Юры телеграмму : «Двадцать седьмого августа мама умерла. Юра».
Ни от Юры, ни от остальных моих родственников, уехавших в Израиль, мы никаких вестей не получали по сегодняшний день…
Свободное копирование
