15
А меня вскоре постигло очередное горе. В январе 1999 года, на Крещенье, внезапно умер мой самый младший брат Володя. Весь конец тысячелетия мне, похоронивши любовь, оставшись без семьи, следовало ещё хоронить своих близких. Такие дела.
На Украине жизнь была ещё солонее, чем здесь. Энергетик по образованию, Володя даже вынужден был, нарушив запрет отца, полезть в шахту. Но и шахты, отсосавши прибыли и помурыжив своих работников без зарплаты, потом закрывались и выбрасывали их на улицу. Прыткие адепты нарождающегося капитализма накапливали, кто как мог, свой первоначальный капитал.
Самые смутные времена пришлись, деточки, на ваше счастливое беспамятное детство, так что вряд ли вы их осознали и прочувствовали. Может, мне удастся, вопреки имеющимся упрямым и долгоиграющим фактам, когда-либо пробудить в вас интерес если не ко мне, то хотя бы к эпохе, в которой мы с вашей мамой жили. Очень по-разному жили и уж совсем разные плоды этой жизни вкушали. Но эпоха-то чем виновата?!
Предыдущим летом я встретился в Карабуте с отцом. Он выглядел для своих восьмидесяти ещё бодро и, по обыкновению, без удержу похвалялся своим благополучием, независимостью, хорошей пенсией. Сожалел только, что не довелось вновь увидеть Катерину, а Серёжу – так и вообще никогда не довелось. Но ясно было также, что с Володей, единственным сыном, который оставался с ним рядом, он не ладит, и тут никакие уговоры не помогут. Я понимал, что в его возрасте, с его характером и без примиряющего маминого влияния он ни с кем долго не поладил бы. Даже здесь, в гостях у Елены, нет-нет да начинал капризничать и раздражаться. Я уже много чего понимал, потому что стал замечать нечто подобное в себе.
Уезжая из Карабута, я увозил в тогда ещё плёночной фотокамере множество кадров: и таких, на которых батя с разным успехом позировал, и сделанных врасплох. Хорошие потом получились снимки.
Перед тем, как завернуть за угол, я оглянулся и долго смотрел на отца, оставшегося у калитки. Долго. И он тоже. Оба понимали, что это – в последний раз.
Так и вышло. Отец умер год спустя после Володи, тоже в январе. В полном одиночестве, так что точной даты никто не знает. А Татьяна, вдова Володи, даже не известила никого из нас, его детей. Почему? – А, всё равно уже поздно выяснять. Я впоследствии никогда не пытался связаться с ней, обоснованно подозревая, что причиной её поведения было вздорное и шкурное опасение о возможных претензиях братьев и сестры на долю в наследстве. Хотя единственное, на что мы могли посягать – это фотографии из семейного архива, наши сбережённые мамой школьные тетрадки, письма и другие документы. То есть то действительно дорогое нам имущество, которое вскоре пылало, как никому не нужный хлам, в сложенном “наследниками” посреди сада костре.
Такие дела.
Свободное копирование
