16
Из всего из этого должно быть понятно, почему я обрадовался, когда осенью господин Фомин, энергичный дядька, идеолог и организатор выпуска в моём бывшем цехе той самой “левой” полупроводниковой продукции, на которой процвёл Толя Савин, предложил мне роль снабженца в его новой фирмочке. Он затевал производство “лампочек Аладдина”, энергосберегающих источников света. Тех, что теперь, с 2009-ого, будут насаждаться высочайшим и, видимо, хорошо проплаченным властным принуждением, а тогда были ещё сущей экзотикой. В чутье, стало быть, Юрию Григорьевичу не откажешь.
Что ж, в радиодеталях я разбирался – или считал, что разбираюсь. Погибель радиозавода маячила уже совсем рядом, так что не до капризов. Этот шаг я уже не считал профессиональным предательством, ergo не корил и не казнил себя за него. Предательство – это когда ты, имея возможность свободно взвешивать и выбирать, свой выбор, тем не менее, основываешь на соображениях преимущественно шкурного характера. Добровольно и сознательно наступаешь на нечто важное в себе. Останавливаешься на варианте, с которым сам, внутри себя, имеешь веские основания не соглашаться. Очевидно, что все эти соображения напрочь утрачивают ценность – и даже смысл – если выбора не существует. В петле, сударь, извольте добропорядочно висеть, как предписано, а не лезгинку выплясывать!
А его, выбора, и не существовало. Вот только теперь начинаю понимать, почему я так подробно описывал вряд ли нужные вам, дети, да и остальным читателям тоже, подробности трудовой жизни. Меня они захватывали, но читателя раздражают и утомляют такие рассказы. Иного он ждёт, увлекательного и занимательного, а дорогие только автору детали считает излишними. Догадываюсь, что прозрение непременно его настигнет, но не раньше, нежели когда упомянутая жизнь кончится – и вдруг окажется, что она, трудовая, и была собственно жизнью. La vie immediate. Ты, Катя, поймёшь.