11. Отступление - о рекордах и не только
Забегая вперёд с целью закрыть тему рекордов, скажу, что практически такого же размера щучку, килограммов на пять-шесть, мне удалось поймать с Олегом Кузнецовым в карельской реке Шуя через год, а следующую – только лет через восемь. Невелики, скажете, рекорды, и будете правы. Однако сам способ ловли, по определению прибрежный, на трофейную добычу просто не рассчитан. Совсем крупная щука, ближе к пуду – всегда донная, и у берегов она только нерестится по весне, а постоянно живёт и находит пропитание в глубоких ямах. Так что поймать пятнадцатифунтовую красавицу в малой реке или у прибрежных тростников большого озера – тоже достижение.
Было это в конце апреля на чудесной и действительно маленькой реке Кубрь. Берега причудливо вьющейся по мощным торфяникам речки, любимой и воспетой когда-то М. Пришвиным, настолько малолюдны, что местное дикое зверьё чувствует себя в безопасности. Однажды, например, мне пришлось быть свидетелем редкого события. Привлечённый подозрительными частыми всплесками вблизи наших жерлиц, я подкрался к ним тихонечко, чтобы застать предполагаемого мародёра с поличным – и был щедро вознаграждён чудным зрелищем. Это, оказывается, выдра, накатав на крутом склоне скользкую дорожку, раз за разом съезжала по ней, скользя на спине, в воду. Не меньше получаса наблюдал я, не шевелясь, за этими её явно шутейными прыжками с трамплина. Аквапарк называется. Было очевидно, что катанием с горки она, отличный рыболов, занималась отнюдь не пропитания ради, а из чистого озорства.
Да что выдра! Что лисы и зайцы, глухари и тетерева, которые довольно часто попадали в поле зрения! Однажды в тех же краях мне довелось встретиться с молодым волком. Бригада из ОКБ занималась на берегах Кубри оказанием – последний раз в истории СССР – шефской помощи селянам на сенокосе. Это тогда так называлось: шефская помощь. Строго говоря, заводчане занимались сенокосом не вместе с, а вместо напрочь отсутствующих крестьян. Последние, видимо, были постоянно заняты чем-то несравненно более важным, нежели корма для своей скотины, вследствие чего на полях-лугах ни они себя не проявляли, ни мы их никак не обнаруживали. Ну а нам, помимо шефских трудов, следовало ещё и, не теряя времени, развлекаться. Вот и теперь на исходе короткой июльской ночи я спешил с удочками к реке, чтобы до начала работы надёргать мелочи на уху для всей компании.
Зверь появился передо мной совершенно бесшумно из зарослей, устилающих дно дренажной канавы, и остановился буквально в нескольких шагах. Такая широколобая, широкогрудая и чуть коротконогая молчаливая собачка с пристальным взглядом. Ох и долго длились те секунды, пока мы с любопытством разглядывали друг друга! Моей хлипкой стеклопластиковой удочкой и дворовую шавку не испугать. Но зверь борзеть не стал. Победив по очкам в игре в гляделки и, видимо, тем вполне удовлетворённый, он, и травинки не шевельнув, исчез в тех же зарослях, оставив меня ещё какое-то время столбенеть по инерции.
На этой же часто посещаемой нашей компанией реке со мной приключился самый постыдный за всю рыбацкую биографию конфуз. Весной, на открытии сезона, угораздило меня подцепить язя. Я сразу понял, что за добыча оказалась на другом конце снасти. Но снасть, к несчастью, была слабенькой, а обрывистый берег омута совершенно не годился для вываживания такой упористой рыбы. Подсака, разумеется, не было. Его никогда не оказывается под рукой, ежели вдруг приспичит.
Сдаваться, однако, уж никак не хотелось, и я потихонечку двинулся вдоль берега к устью впадавшего в реку ручья, стараясь не причинять пока ещё потенциальному трофею особого беспокойства. Минут пятнадцать понадобилось, пока я смог завести уже изрядно утомлённую рыбину в илистое мелководье устья. Там она всё равно сорвалась с разогнувшегося крючка – отечественного, разумеется, производства, поскольку других тогда не было. Такие либо ломаются, либо разгибаются, третьего не дано. Советское – значит отличное, кто бы усомнился! Спасая ситуацию, я без колебаний рухнул в грязь сверху и отбросил добычу подальше от воды.
В этот момент раздались дружные аплодисменты. Вся наша команда, оказывается, успела собраться тем временем невдалеке, чтобы поглазеть с пригорка на довольно шумное и драматичное зрелище. Молча, потому как вякать под руку – одна из самых дурных примет у рыболовов. Увы, возможности искренне, от всей души позлорадствовать я им не предоставил, хотя, конечно, после отчаянного броска брюхом в грязь выглядел не больно-то светски.
- Кого поймал? На сколько?
- Язя. На килограмм! – гордо отвечал я. А дома он потянул ровно полтора кило. Получилось, что я, приуменьшив успех, согрешил – непростительно, однако, право же, невольно – против одной из самых главных рыбацких заповедей.
* * *
Но я же вроде начинал о щуке?! Так вот, озорница и здесь, как на Вуоксе, утащила шест. Поиски шеста с берега – а это всё-таки шести-семиметровый ольховый или берёзовый хлыст, – вели всей командой без всякого успеха. Пропал, зараза, хотя куда именно и каким образом мог бы исчезнуть довольно большой и хорошо заметный плавучий предмет в маленькой речке, долго оставалось загадкой.
Потом я, обманувшись, дважды совершал заплывы. Не самый, поверьте, приятный способ экспериментальной проверки гипотез. Апрель-то ещё не закончился. Боря уже потерял всякую веру в успех, когда я, оговорив для себя и на этот раз непременный премиальный стопарик, вновь, с воплем, воспроизводить который здесь неуместно, бросился в воду. В третьей попытке меня привлёк какой-то подозрительный сучок, почти вертикально торчащий из воды на середине реки, на заведомо глубоком месте. Скажите, ну кто б сообразил, что в своих метаниях по руслу щука могла зацепиться шнурком за корягу, лежащую глубоко на дне, затем протащить под ней весь запас шнура и в итоге утопить шест – вершинкой вниз, так, что только его комель едва выглядывал из воды, вибрируя в струе. Отвечаю: я б сообразил! Хотя бы потому, что так оно и было.
Ага! Боря на берегу повторил мой вопль уже в ликующей тональности, когда я, нырнув, легко высвободил шнур из коряг и вплавь поволок шест к берегу. Помог мне взобраться на скользкий обрывчик. А вот тащить из воды щуку отказался: уж больно велика, может сорваться. Сам рискуй!
Апрельские купания, поверьте, очень бодрят. Лучше всяких энергетических напитков, которые, впрочем, цивилизации ещё предстояло изобрести. Поэтому я, не церемонясь, шустро выбросил рыбину на берег и галопом налегке поскакал к лагерю, где меня ждали Валера с обещанным премиальным стопарём и личные трусы. В трусах я нуждался даже больше, нежели в стопаре, поскольку от холода мои и без того не особо выдающиеся первичные половые признаки втянулись внутрь организма так, что я выглядел совершенно неприлично, то есть почти как бесполая целлулоидная кукла из пуританских совковых времён. Тем, что оставалось, даже и пописать было бы затруднительно, не говоря о более серьёзных занятиях. Впрочем, ни зловредных критикесс, ни тонких ценительниц мужских достоинств в обозримых окрестностях не наблюдалось, если не считать пойманную матёрую самку. Борис бежал следом и от избытка эмоций периодически шлёпал меня живой щукой по голому заду.
Добычу единогласно уступили мне. Когда я прибыл домой, Серёжка уже спал. А ты, Катёнок, сразу оценила масштаб папиного успеха и тут же принялась названивать деду:
- Ой, дедушка! Ой, бабушка! Папа с рыбалки щуку привёз, да не щуку, а целого крокодила! Или акулу! Ой, деда, зря ты не веришь! Она и вправду как крокодил!..
Помнишь?
Свободное копирование
