Любовь номер три. Пролог - 20

      20

      Дальше катиться было некуда. Не портрет генсека, не мобилизующий партийный лозунг – нет, молитву повесил и без того идейно неуправляемый Коржов на рабочем месте. Ну, позволил повесить, разница невелика. Увы, нетрудно догадаться: то обстоятельство, что я теоретически любил это изречение и когда-то сам ознакомил с ним Малышку, нисколько не помогало следовать ему практически.

      Зато в её арсенале имелся неиссякаемый запас всяких самых разнообразных хотений, которые у меня, напротив, в норме отсутствуют напрочь. Нет, я не о той страсти, которая “одна, но пламенная”. Я о стремлениях, в моём убогом представлении явно необязательных к исполнению – даже даром, а уж чтобы они заслуживали каких-то усилий – нет, это не для меня!

      – Оно тебе надо? – на еврейский манер с сомнением спрашивал я, выслушав очередное вздорное пожелание, а то и целый пакет таковых.

      – Надо, раз хочу! – не допускающим возражений тоном рубила в ответ вместо аргументов обычно кроткая Малышка, и знакомые упрямые огоньки вспыхивали в её глазах. “Хочу!” – это и был самый главный аргумент. Ну как, скажите, поверить, что очаровавшая тебя женщина может страстно мечтать, к примеру, об импортном промышленном микроскопе?

      Видать, это была заветная, выстраданная мечта, раз уж Света расчётливо озвучила её не в моём кабинете, а в моей постели. Проявила высокое искусство руководить из-под партнёра. Понимала, что здесь не цех, что в койке я не властвую, а всецело, со всеми потрохами и способностями, поступаю в распоряжение. Догадывалась, что в таких обстоятельствах мужчина, будь он для неё трижды начальником, затруднится сказать “нет”, и беззастенчиво использовала уязвимое положение партнёра.

      - “Всё будет, как ты хочешь”, – так я отвечал. В тот момент нисколько не лицемеря. Её желание становилось моим – без малейших попыток что-то критиковать. Знал потому что, насколько чреваты такие попытки очередной затяжной ссорой.

      А вся фишка состояла в том, что отдел фотошаблонов владел редкостной и дорогой игрушкой: швейцарским телевизионным микроскопом “Latimet”. Мало того, что инструмент просто красив неописуенно. Он ещё умеет измерять микронные расстояния с большой точностью. Он позволяет оцифровать изображение. Он – совершенство, и то, что принадлежит отделу фотошаблонов, а не нам, есть одновременно наше несчастье и большая политическая ошибка.

      Цех №30, возможно, и просуществовал бы остаток своих дней без такого микроскопа, если бы не знал, что это чудо где-то есть на свете. Но цех №30 и лично его главный фотолитограф Светлана Анатольевна Леньшина осведомлены о чуде и его тактико-технических характеристиках, увы, достаточно подробно. Вследствие чего удручены собственной гольной бедностью, смертельно отравлены чёрной завистью, оскорблены в лучших чувствах – потому что не в состоянии постичь, за какие грехи им ниспослана такая немилость. Далее, они не понимают, почему им приходится так долго терпеть подобное небрежение… конечно, маленьких легко обманывать… как всегда, когда очень надо, рядом не оказалось мужчины…

      Слёзки у неё всегда располагались очень близко. А уж в совокупности постель в качестве обстоятельства и слёзы, как аргумент, были для меня страшней самой страшной в её неодолимости непреодолимой силы. От той можно хотя бы попытаться застраховаться! А здесь что делать? Особенно если всерьёз подозреваешь, что порабощён со всеми потрохами – причём до такой степени, что самому предельно ясно: нет в уголовном кодексе такого преступления, которого ты ради неё не был бы готов немедленно совершить.

      Надеюсь, вы уже догадались, что импортных микроскопов, особенно швейцарских, телевизионных и не очень, в те времена в свободной продаже не наблюдалось?

      Я писал одну за другой занудные докладные и ходил из кабинета в кабинет, убеждая, доказывая и обосновывая. Не помогало! Клянчил, упрашивал, угрожал всякими бедами. Подкупал, интриговал, склочничал. Вербовал противников в союзники, а тех, кого не смог убедить, по мере сил сталкивал лбами. Подличал и ябедничал, а также грубо подлизывался к начальству, для чего мне пришлось временно отказаться от собственного Я и заняться на досуге повышением уровня актёрского мастерства. Достиг в лицедействе таких высот, что, случись мне в ту кампанию помереть, растроганная публика провожала бы мой гроб нескончаемыми аплодисментами. Набравшись терпения, выжидал момент, когда жертва, зазевавшись, вновь окажется уязвимой, чтобы повторно вцепиться в глотку. Я, грубо говоря, категорически не хотел навеки лишиться радостей половой жизни с любимой женщиной из-за какого-то – пусть даже и очень хорошего! – микроскопа.

      Чередование осады и приступа продолжалось месяц за месяцем без перемирий. Я здорово похудел и перестал спать, даже находясь под крепким градусом, а если всё же засыпал, то как будто только ради того, чтобы немедленно погрузиться в трагического содержания сон с вожделенным инструментом в качестве главного действующего лица. Но когда после долгих мук чаемое всё же свершилось, и Владимир Ильич, бесценный мой механик, бережно установил, наконец, этот чудо-гибрид швейцарской оптики со швейцарской электроникой на подобающий пьедестал, всем вокруг (и даже мне) стало ясно то, что давно было очевидно упрямой Светлане, а именно: жить без этой штуковины решительно невозможно, так что всё, что было в цехе ДО – было не жизнью, а жалким, недостойным прозябанием!..