Младенчество - 5

      5

      Зимой 1953 года мать забрала меня в Донбасс. К тому времени, летом предыдущего года, народился мой брат Гриша, а уж где один, там и двое. Отсюда начинается моя сознательная жизнь: с этой поры я себя помню, с этой поры у меня появились обязанности.

      Первые воспоминания: все вокруг плачут, но сразу, будто по команде, замолкают, когда в углу вдруг оживает хрипящая страшная тарелка репродуктора. Отхрипит свое, замолкнет – и снова вой и причитания. Это начало марта, смерть Сталина.

      Мне все это только любопытно. Какого-либо собственного отношения к происходящему у меня не было и быть не могло, как не было никакого отношения к смерти вообще. Ну, удивлялся, да еще радовался бубликам, которые почему-то раздавали всем. Вот ведь: точно помню про бублики, а лет десять спустя рассказываю об этом родителям – они не помнят, но и не опровергают. Не бубликами голова у них в ту пору была забита.

      Отец в шахте был уже бригадиром проходчиков, “бугром”. Должность уважаемая, а для малограмотного и судимого – почти немыслимая. Мама служила в медпункте при шахте фельдшером. Работа чистая: спускаться в шахту, чтобы оказать помощь раненым шахтерам, приходилось редко, а уж принимать под землей роды – и того реже.

      Но иногда приходилось. Такое время.

      Нас с Гришкой с понедельника и до субботнего вечера отдавали в садик. Там нас переодевали в одинаковые казенные байковые халаты и прекрасно кормили: гречкой с молоком и омлетами из американского порошка. Персонал обязан был обеспечивать привесы молодняка – и обеспечивал. А сторожить нас ночной воспитательнице обычно помогал парубок-доброволец, так что и с безопасностью все было в порядке. Сейчас бы так.

      В этот садик еще и старший мой сын Димка успел походить, когда гостил маленьким (в середине 70-х) у моих родителей. Поговорите с ним – он вам расскажет о своих впечатлениях. А я продолжу рассказывать о своих.

      Жили в поселке по гудку. Первый гудок: подъем; второй: пора выходить на работу. Не успел в табельную к третьему гудку – радуйся, ежели не посадят. Закон был такой для опоздавших: судить и сажать. Сажали далеко не всегда, но третьего гудка шахтеры боялись и, от греха, переходили на рысь. Стариков не было в поселке, не успели еще состариться, а молодым отчего ж не пробежаться? Часов, опять же, не было почти ни у кого ни наручных, ни карманных. А у кого и были, так эту драгоценность на работу не брали: не угробишь в забое, так сопрут в раздевалке, народ здесь шустрый. Да и что часы, если гудок главнее.

      Дома батя свою “Победу “ вешал на гвоздик в изголовье. А молоток нашелся тут же, под кроватью. Меня даже не били.