Авторское предисловие I

    Авторское предисловие I

    (Декларация о намерениях)

      Всему свой срок. Бессмертья нет. И этот серый небосвод

      когда-нибудь изменит цвет на голубой, и час придет.

      И попрощаться в этот час, когда б ни пробил он, поверь,

      не будет времени у нас. Мы попрощаемся теперь.

                (М. Щербаков, Прощальная III)

      На третьем курсе университета меня в числе других относительно благонадежных студентов поселили в общежитии для иностранцев. Соседом по комнате оказался длинный тощий негр из Танзании, с крохотного острова Пемба, представившийся как Кассим Али Кассим Ахмед Осман. Откуда же у негров аристократы, подумал я, удивленный почти гишпанской вычурностью имени. Кассим рассмеялся и пояснил, что он сын бедного крестьянина Али (Ни одного наемного работника и всего два трактора в хозяйстве – куда же беднее!), деда зовут Кассим, прадед именовался Ахмедом, прапрадед – Османом, а вообще-то каждый африканец помнит имена предков чуть ли не до двадцатого колена, но в загранпаспорте указываются только пять имен, включая, разумеется, собственное.

      Меня, если использовать танзанийский формат, зовут Александр Митрофан Фома… и все! Я не знаю отчества деда, бесследно сгинувшего в коллективизацию богатого крестьянина (Ни одного наемного работника и, разумеется, ни одного трактора): раньше не интересовался, а теперь, в XXI веке, уже не у кого спросить.

      Ни мне, ни вам, дети мои, никогда не получить танзанийский паспорт. За недостатком сведений. Прикиньте теперь, кто рухнул с пальмы, а кто свалился с груши…

      *  *  *

      Я подбираюсь к причинам, вынудившим меня взяться за написание этого текста. Все, что вас интересует, вы узнали бы и так, естественным для отцов и детей путем, живи мы вместе. Увы, когда мы с вашей мамой расстались, тебе, Катя, не исполнилось и десяти лет, а Сергею шел шестой. “Доверчивой чайке расставила сети другая большая любовь” – так, кажется, пелось в популярной песне моего детства.

      Не вам судить своих родителей; вот вырастете большими – и наделаете собственных ошибок, может и похлеще наших. То, что для меня эпилог, для вас – экспозиция. Судьба запаслива, и что у нее в запасе – ни я не знаю, ни даже вы. Долгие годы считая себя обманутой, а значит и пострадавшей стороной, я теперь готов признать неизбежность случившегося разрыва, хотя никогда, повидимому, не смогу забыть и простить того, в какой лживой и оскорбительной для меня форме этот разрыв произошел, а пуще – как безжалостно вас от меня ампутировали. Не могу примириться и с позицией вашей мамы: брошенный, отвергнутый супруг помышляет якобы только о бессмысленной, запоздалой мести, и всякая его активность, в том числе и писательская, преследует единственную цель оскорбить и унизить. Не знаю, удастся ли мне доказательно оспорить это представление. Книга – впереди. Какой она в итоге получится, и получится ли вообще, никто не знает, даже автор. Задача-максимум: объяснить, что я люблю вас достаточно сильно. Ради того, чтобы вы это поняли, эта книга, возможно, и будет написана.

      Даже таким твердолобым Овнам, как я, предстоит рано или поздно смириться с реальностью. Мне наплевать на весь остальной свет, но остаться в вашей памяти малознакомым дядькой, чье отчество вы носите по недоразумению, а от фамилии добровольно отказались еще в детстве – этого я не хочу и не могу допустить. Скорее я склонен допускать, что в своем нынешнем, зависимом от матери, от ее молоденького и богатенького нового мужа положении, вы или введены в заблуждение, или ограничены инструкциями. Все это со временем естественным образом преодолеется: вы станете взрослыми, а я умру; и пусть вас пронзит не боль утраты (Еще чего!), а хотя бы просто любопытство –  рождающимся сейчас на бумаге текстом я хоть частично смогу это ваше любопытство удовлетворить, никому, надеюсь, не причинив зла. Даже если затем вы пожелаете напрочь забыть, стереть из памяти то, что я вам пытаюсь сообщить, вам придется сначала все это узнать и запомнить. А иначе и забывать будет нечего!

      Увы, я никогда не узнаю, в чем и какими словами станете вы оправдываться перед собственными детьми…

       Так уж получилось, что я жил, неожиданно для себя, достаточно долго. Столь долго, что вы успели бы узнать и запомнить меня, если бы захотели. Ну, хотя бы познакомиться. Так что если времени не хватило, его не хватило вам, а не мне. Пусть же вместо меня останется эта книга. На случай, если вдруг спохватитесь. Ничтожно мала вероятность, но всё же отлична от нуля.

      Я постараюсь писать преимущественно о себе: и по причине крайнего своего эгоизма, и в силу поставленной задачи. Сознаюсь честно, что этого человека я знаю плохо, но меня извиняют два обстоятельства: а) все-таки лучше, чем других людей; б) вы его знаете еще хуже.

      Конечно, невелика фигура. В циничной – и поэтому точной – терминологии командных шоссейных велогонок участники безжалостно подразделяются на лидеров и “гарнир”. Мое место, если в оценке достигнутого мною в жизни руководствоваться критериями вашей мамы, во втором списке. Ну, а если у меня другие критерии, если я категорически не готов мириться с навязываемой мне ролью недоеденного гарнира, засыхающего на чьем-то пиршественном блюде? Мне не довелось командовать фронтами; мой уровень – взвод; ну и что с того?! Нет у меня для вас другого, запасного папы! Я не только сам считаю себя состоявшейся во многих отношениях личностью, но и вам не рекомендую бездумно соглашаться с постоянно внушаемой вам мыслью о том, что вы произошли от ничтожества. Да, не великий, и даже ничем не выдающийся – но ведь и не любой, не первый попавшийся!

      Или вам больше нравятся другие варианты?

      Поймите, питающая вас брехня только унижает – и вас, и ту женщину, которая в свое время, находясь, как мне кажется, в достаточно здравом уме и твердой памяти, избрала меня в качестве вашего отца. Бог ей судья, если она теперь, обуреваемая неистребимой своей гордыней, делает все, чтобы отменить, признать как бы и не существующим наше общее прошлое, хотя даже всемогущий Господь не в состоянии сделать случившееся не случившимся. Моя жизнь единственна, неповторима и принадлежит только мне – в той же степени, в какой только вам принадлежат ваши юные жизни! Поэтому позвольте мне самому, осмысливая итоги, решать, насколько она состоялась и что в ней для меня существенно.

      Конечно, писать только о себе, как бы ни занимала меня собственная драгоценная персона, не получится. Придется упомянуть нескольких человек, и не всегда с любовью. Если и бодну кого (Овен же!) – так жить пришлось не на облаке. И сам премного грешен, и с людьми самыми разными сталкивали обстоятельства. Текст ведь не предназначен для печати. Правда, однажды в литературе был случай, когда Карл Льюис Доджсон сочинил для племянницы сказку… Но я не Л. Кэррол, да и сочинить легче, чем вспомнить, а мне не пристало искать лёгкого пути. Поэтому учтите: то, что я пишу – не сказка и вообще не литература, и чур приписывать мне манию величия, когда у меня своих маний и фобий хватило бы на общую палату психбольницы.

      *  *  *

      Приватность текста избавляет меня от многих ограничений, обязательных или принятых по обычаю в тексте публичном. Можно указывать подлинные имена и обстоятельства. Можно приводить цитаты без ссылок на источник. Можно не заботиться о художественной выразительности и композиционной стройности, можно забыть о стилевом единстве. Всеми этими “можно” я постараюсь воспользоваться, а то и злоупотребить, поскольку опыт мой в области писаний невелик и однобок. Дневников я никогда не вел, школьные сочинения не сохранились, а то забавно было бы теперь почитать, чего я там нагородил по младому нахальству. Юношеские письма если и сохранились, то у адресатов; несколько давних газетных статей и заметок сохранились частично. Из технических отчетов кое-что уцелело, но это же не читаемо, хотя из них тоже прет темперамент, ощутимый и неспециалистом. Наконец, копии моих заявлений в суды и прокуратуры. Что-то из этих документов я использую в последующем тексте, что-то не захочу или не успею – тогда ищите их в приложениях. Очень хочется избежать обвинений во лжи и подтасовках в таком серьезном документе как последнее обращение к вам. Очень хочется успеть его (обращение) завершить. Сообщить вам то, чего вы не знали. Напомнить то, о чем вы забыли. Предложить взгляд с иной точки зрения на существенные для вас явления или события, которые при однобоком подходе неизбежно искажаются. А ведь любой подход однобок.

      Как выразился мой любимый писатель Курт Воннегут, “слова прощания никогда не могут быть ошибкой”.

      К сожалению, устная речь при переводе ее в письменную форму утрачивает до 70 процентов содержащейся в ней информации. Наука установила, не поспоришь. Однако я все-таки пытаюсь писать с голоса, а уж удалось ли мне это – судить вам. Пишется трудно и медленно; хочется хоть оставшиеся 30 процентов успеть до вас донести, а готовых страниц мало, да и по ним корзина плачет. Однако же часики мои, серийный шедевр китайских умельцев, хоть и стоят 60 американских центов, тикают для меня столь четко и недвусмысленно, что надо торопиться, поэтому, если соберетесь все это читать, простите меня:

      - за, увы, присущее мне занудство;

      - за обильное и небрежное цитирование;

      - за отсутствие того, что осторожные и скрытные называют взвешенным подходом и политкорректностью;

      - за нахальное и ничем не оправданное использование ненормативной лексики и, что еще хуже, самодельных рифмованных текстов.

      Постараюсь быть пусть неловким, но искренним. Дети легко врут взрослым и друг другу – это естественно; для взрослого врать детям – последнее дело.

      Мне выпало жить в эпоху перемен. Я этих перемен не понимал и не принимал; они платили мне взаимностью, не спрашивая сдачи. Крушение высоких идеалов? Да не было, как выяснилось, их – высоких.… Рушилась элементарная порядочность. С легкостью отворачивались друзья и товарищи, соратники, сообщники и подельники. Самый близкий, самый родной мне человек: ваша мама – со спокойной расчетливостью предала меня. Утверждает, что ради вас. Допускаю, что выбор между безработным супругом и любовником из банкиров совершился в пользу банкира исключительно в интересах детей. Как говорят французы: ”Любовь может почти все, деньги могут все”. Вам должно быть виднее, насколько соблюдены ваши интересы. Я же в эту сказку не верю. Не имею оснований для такой веры. Точнее, у меня совершенно другая шкала интересов и ценностей.

      Инстинкт не проигнорируешь; иногда путь к спасению проходит, увы, через добровольное оподление спасающегося. Что ж, каждый волен торить свой путь. Но я не понимаю, почему на проигравшего этот абсурдный кастинг отца вот уже десять лет направлены ее ненависть и презрение, хотя ее выбор, во-первых, был безусловно самостоятельным, а во-вторых, как представляется издалека, лично для себя вполне удачным. Ну и ладушки, казалось бы. Я не ждал и не жду от вашей матери, которая скоропалительно и безапелляционно зачислила меня в лузеры (да и в люмпены тоже!), не только раскаяния, но даже хотя бы крупицы сожаления. Но зачем продолжать глумиться надо мной – теперь, когда в этом нет никакой, даже самой шкурной, самой сволочной необходимости?!

         Боюсь, сам факт моего физического бытия на этом свете мешает ей комфортно существовать здесь и сейчас. Она просто не в состоянии поверить, что любить и помнить можно так долго. Пока я жив, ей не удается обречь на несуществование факты несомненные, но невыгодные. Мои воспоминания – мое счастье, мой личный капитал, непереводимый ни по какому курсу ни в какую валюту. Ей же память не нужна, поскольку вредит, надоедает, гнобит. Не в силах отменить ваше телесное происхождение от меня, она стремится полностью оградить вас от моего влияния. И я – авось когда-нибудь поймете, почему – ужасаюсь перспективе вашего превращения в стопроцентных духовных клонов вашей матушки.

      Молю Бога, чтобы этого не случилось. Боюсь, что это уже случилось. В любом случае, если не все коржовское вы в себе (или мама в вас) доистребили, я – ваш. Примите тогда мои откровения, размышления, воспоминания, суждения – все, что я успею выложить на бумагу – снисходительно, с пониманием и, конечно же, без обязательств со мной соглашаться. А если я опоздал, если вы уже признаете себя клонами, то есть успели утратить отца и равнодушно примирились с этой утратой?

      Тогда задумайтесь, крепко задумайтесь над тем, что у клонов и Бога нет.

      Август 2006 г.

      г. Александров