Продолжали в Богеми мы зиму, когда ж наступила весна, то оттоль выступили. Я остался в той же дивизии, где был, а он, господин Ливин, заступил место князь Василья Никитича. Со мною ж он присовокупил брата Никиту Артамоновича, Деденева, артилерискаго сержанта Иевлева, кандуктора Воронова и многих из дворян. Люди были изрядные и честные и кондуиту хорошего, главной же над тою дивизиею был командир Броун. Случилось нам ехать мимо замка князя Шварцемберга, как же того князя Шварценберга в доме не было, то его княгиня, выслав к нам посла, просила, чтоб мы откушали у ней.
Тогда ж и всей дивизии нашей назначено было иметь отдохновение и приготовить в путь правианта. Для онаго мы очень были доволны, разстановя всех нас по квартерам, и к ней каждой день ходили в замок обедать.
В некоторой день захотелось ей показать нам свой зверинец, определены были к нам егари, и она с нами поехала, так же дочери ее и свойственницы. Приехав же туда, разставили нас по дистанциям, а мужики от ее посланы были гнать зверей и птиц фасанов, и мне тут случилось одного застрелить, а другой раз чуть Броуна не застрелил, после чего он благодаря, говорил: "Хорошева б ты убил фасана". Я, напротив, онаго извиняясь, говорил: "Слава богу, что бог вас сохранил". И как мы, проводя княгиню в замок, сами пошли по квартерам, тогда определенной ко мне егарь принес застреленнаго мною фасана, и я принужден был ему подарить два червонца.
К тому ж напоменуть хочу смешное приключение. Был капитан в Секретном артилерийском полку Мусин Каллистрат Пушкин, стоял против моей квартеры и ходил по улице в портках, а портки были назади замараны. То дочери хозяина того девки, у катораго я стоял, спрашивали у меня, что, де, у господина того назади за пятно, конечно же он ранен ядром. После того мы по обыкновению обедали опять у вышеписанной княгини и замке, и я за столом начал потихонку своим сотоварищам расказывать о тех девках, которые у меня спрашивали о пятне, бывшем у Мусина-Пушкина, и между тем та госпожа княгиня, вслушаясь в наш разговор, причем мы смеялись, просила объявить и ей о том. И как о сем, что от меня было говорено, указал ей на меня Иван Алексеич Салтыков, то я и пересказывал вслух, и оттого она и все бывшие за столом весма много смеялись, и кушав очень мало, почти все в том смеху время препроводили. И после того княгиня говорила: "Не тот ли, де, самой Мусин-Пушкин, котораго я видела сама сначала во время проезда з дивизиею мимо, что у него голова под бороду была подвязана платком и я де думая, что не женщина ль, много сожалела". Так и более смеху зделалось, и он, Мусин-Пушкин был за столом тут же, принужден бежать вон, и за то, правда, он, Мусин-Пушкин, на меня хотя и сердился, однако я на то не смотрел.
После того прибыли в Польшу, остановились в Кракове. До прибытия ж в Краков у брата Никиты Артамоновича зделалась жестокая лихорадка.
Стал я с сотоварищами на квартиру в Вирс Гоусе в самом городе. Увидев же хозяйка брата моего, что он так жестоко болен, говорила, конечно, де, у него фибра. И брат мой много дней уже не едал. Она принесла стараго венгерскаго вина, соленого лосося, и взяв болшой пукал, наполнила оным вином и напоила его да и накормила, и как он лег в постелю, спал крепко и был пот великой, на другой же день совсем стал здоров, поблагодаря ее, что ей так удалось вылечить, напротив чего она была рада.
Господин Броун такой человек был, что он не любил кормить нас при столе своем, мы же ни лошки, ни плошки ничево не имели.
Свободное копирование
