10 февраля 69, понедельник. Сверку отправила, кажется, 5-го. Помогал очень Толя, но у него кто-то заболел в Ленинграде, и он срочно вылетел туда. К счастью, на последнем этапе вдруг свалилась Фина – переписала на машинке мое письмо Друяну и отнесла все на телеграф.
Мелькнула милая братская Ника, прочитала свое заявление, приготовленное для суда. (Суд завтра). Толково, умно, точно. Она попросту говорит, что дома у Ахматовой не было, что с Пуниными в Ленинграде она жить не могла, т. к. они и не брали никогда на себя забот о ней, что в Комарове они тоже с нею никогда не жили, что об одной семье не может быть и речи.
Затем я дала ей прочесть заявление Ардова в суд, которого и сама прочесть не успела. (Его прислал мне по моей просьбе Миша Ардов). Оно оказалось чудовищным. Недаром АА думала о нем в последние годы самое плохое. Заявление его в суд необычайно глупо и сверхподло. Сначала он зачем-то пишет о Таганцевском заговоре и расстреле Н. С. [Гумилева]; потом, касаясь архива, говорит, что АА хранила свои произведения, которые нельзя было печатать – у друзей, боясь обыска.
Ничего себе сообщеньице. Словом, делайте обыски у них – найдете.
Завтра там суд. Каково бы ни было решение (а я думаю, оно будет не в нашу пользу), суд все равно нужен, чтобы было зафиксировано отношение порядочных людей к этой грязной торговле – это раз – и, главное, чтобы дать будущим биографам в руки материал для биографии АА. У Ники прекрасно сказано: здесь стоит вопрос жила ли Ахматова с Пуниными одной семьей. Ахматова с ними вообще не жила. Зимами – в Москве, ле тами в Комарове – и без Пуниных, которые именно летом уезжали куда-нибудь в другое место.
Свободное копирование
