18 октября 65. Читаю и сортирую Фридины письма. Почему-то нету 59, 61 и 62 г. г. Наверное были засунуты куда-то не туда, и я не нашла их.
В 57 г. строки: «Если я умру, свои детские дневники я оставляю Вам, ладно. Не Норушке[1], а Вам. Она никогда не сможет отнестись к ним, как к чему-то стороннему, а Вы, хоть и любите всех нас, сможете».
Письмо от 26 июля 57. Письмо о платьице, шутливое. И вдруг: «Теперь о деле. Если я умру…»
Тогда она была цветущей, молодой.
То же завещание она повторили мне в больнице, в январе 65, накануне операции. Его слышал Ис. Абр. Меня о нем спросила Саша – после смерти Фриды.
21/X 65. Комарово . Сегодня, не выдержав тревоги, позвонила в Москву Копелевым. Как я и боялась, они до сих пор не были у деда в Барвихе, до сих пор не получили и не выслали характеристики! Они попробовали действовать через Геннадия Матвеивича и Клару – а на воду опираться нельзя… Как я знала всё наперед, уезжая… Уже неделю грызет меня эта галиматья (Чуть только Иосифа [Бродского] выпустили – все кругом почему-то размагнитились: и Копелевы, и Гнедины, и, я чувствую, Эткинд[2]). Но я еще не исполнила обета, данного над Фридиным гробом: выпрямить эту судьбу.
Раиса Давыдовна обещала, что завтра поедет в Барвиху и, послав справку, даст мне телеграмму.
Работаю. Сделала первоначальный набросок – плохой, вялый, пустой, бедный… Завтра начну наполнять.
Гуляю мало. Из людей кругом мила и интересна одна Л. Я. Гинзбург. Очень мила Л. А. Будогоская, но от бедности и болезни она как-то совсем одичала. Склероз уродует ее. И нищета. И что-то еще – не знаю что. Она живет без книг, без стихов, без большого искусства. Она слушает только природу и ту музыку, которая играет в ней самой. В ней есть что-то темное и дикое. Может быть таким и должен быть художник?
Свободное копирование
