18/IV 65. Читаю, читаю, читаю с упоением и печалью свои дневники и с неохотой от них отрываюсь. Поняла, что надо делать с ними. Надо их переписать, почти как есть, только опуская слегка «полуумную ежедневность». Сохраняя, но не в таком объеме, с выбором.
Надо на это лет 5–7…
И иногда писать примечания – потому что, ведь, многое я не могла записывать прямо, и записывала намеком.
В городе говорят, что на заседании в Академии поставлен был вопрос об исключении Ильичева[1], который сам сделал себя академиком. Затем диалог между двумя негодяями: Юдиным и Кедриным[2]. Юдин сказал, что, мол, теперь все сводят счеты с Лысенко, у которого много заслуг – а раньше его хвалили – и прочел выдержки из холуйской статьи Кедрина, старой, где тот восхваляет Лысенко; Кедрин доказал, что этот отрывок вставлен Юдиным, который редактировал статью.
Вчера мы с Оскаром Адольфовичем[3] ездили к Юлиану Григорьевичу [Оксману].
И туда и назад на метро – и долго по прямым улицам Юго-Запада. Когда шли обратно в полутьме – кругом шныряло юношество со страшными лицами – голодными, распутными, звериными. Мы говорили о молодежи, о преступности, о гибели. «Перерезаны провода культуры – сказал Оскар Адольфович – и в темноте идет поножовщина».
* * *
А сегодня ко мне приходил юноша из Института Физ. Проблем – за стихами Олейникова. Я дала, испытывая умиление и счастье. Надо восстанавливать провода культуры – и мальчики ищут и находят зарытые клады, затопленные в крови.
Вот и Митю моего воскрешают.
Свободное копирование
