Однажды, годы спустя после того, как я переехал в эту свою квартиру, я получил по почте выцветшую открытку. На ней была моя собственная роспись. Эта было то самое заявление на холодильник одиннадцатилетней давности. Я вспомнил про Александрова и позвонил по его рабочему телефону.
- Помните того американца, которого вы сопровождали в посольство США?
Короткая пауза, а затем добродушный смех.
- Конечно, помню! Вы Довгун-Должин?
- Это я. Вам все еще нужен холодильник?
- Какой холодильник? Подождите-ка! Вы имеете в виду, что, наконец, получили свою карточку?
- Верно!
- Я сейчас пошлю к вам курьера.
Таким вот образом тот маленький должок был возвращен.
В отделе публикаций теперь под моим руководством имелось значительное хозяйство. Там работало шесть человек на постоянной основе – помощники редактора, литературные редактора, корректоры и машинистки. По договору я привлекал для работы еще двадцать восемь переводчиков. Когда нужно было сделать определенную работу, которая выбивалась из графика, я отдавал ее знакомому, но загруженному работой переводчику, выполнял ее сам и получал за это сверхурочные выплаты.
Я смог легко погрузиться в повседневную жизнь московского бюрократа – в том, что касается практического, но не эмоционального или духовного аспекта такой жизни. Я открыл для себя, что «туфта» для человека в Советском Союзе является такой же частью обычной повседневной жизни, как и для жизни заключенного в лагере. Никто не смог бы выжить, не обманывая систему; потому все и всегда прибегают к «туфте». В России многие люди ведут двойной образ жизни с целью приспособиться к существованию в условиях того чрезвычайно жесткого контроля и регулирования, с помощью которого правительство пытается управлять своим обществом.
Мне приходилось периодически отправляться на курсы политического просвещения. Каждые два или три месяца приходил кто-то из вышестоящего учреждения с расписанием «дней политического просвещения» на следующий квартал и заявлял: «Вот, это ваше расписание; мы знаем, вы добровольно согласились на это» - хотя я вовсе не соглашался! «Вы будете изучать вот эти главы из работ Ленина, или вот эти речи генерального секретаря Брежнева» - и т.д, и т.п.
Никто не хотел ходить на эти занятия, но никто и не хотел подвергаться остракизму, который следует в случае отказа. На каждом из таких курсов от нас требовалось написать по десять страниц анализа к той или иной изучаемой главе или политической идее. И здесь опять на помощь приходила «туфта». Мы все обманывали. Мы писали эти отчеты, просто переписывая несколько страниц текста из Ленина или Брежнева, изменяя слова - так, чтобы тексты выходили написанными обычным русским языком – вместо всего того неудобоваримого, плохо читаемого идеологизированного дерьма, что был в оригинале. Хотя, все это не имело особого значения. Те отчеты, что мы писали, никто не читал; это могли быть хоть страницы из Достоевского или Петра Великого – администрации было все равно. Все, что они от нас требовали – это столько-то страниц текста, написанного своей рукой. Когда нас собирали для «обсуждения», нам нужно было просто зачитать вслух определенные страницы того текста, что мы изучали – и потом, если собрание вел какой-нибудь молодой и идейный партиец, действительно верящий в эту систему, вам просто нужно было в течение часа слушать все это чтение и его сухой анализ, пытаясь при этом не заснуть. К счастью, наши собрания на протяжении нескольких лет вел очень понимающий деятель. Он обычно объявлял: «А сегодня, товарищи, мы будем изучать с вами следующие четырнадцать страниц. Но так как я знаю, что вы все хорошо начитаны и политически образованы, мы просто пройдемся с вами по заголовкам и нескольким наиболее значимым параграфам, а затем вы будете свободны, чтобы в оставшееся время более подробно ознакомиться с материалом».
Мы проходились по четырнадцати страницам в течение нескольких минут, и затем он отпускал нас пораньше. Среди нас была также одна старая и упертая женщина, член партии, которая хотела зачитывать вслух главу целиком, когда подходила ее очередь. Слова иностранного происхождения она не могла произнести; она была почти безграмотна, но при этом отличалась жутким энтузиазмом. Нашему ведущему приходилось ее увещевать: «Достаточно, товарищ, очень хорошо, действительно, очень хорошо. Но вы понимаете, мы здесь все очень подкованные, наши товарищи читали эти работы много раз. Они почти знают их наизусть, и я думаю, что мы можем на этом остановиться!»
Все это было рутиной. Каждый чиновник боится потерять свое место. Если он не будет соблюдать правила, кто-нибудь доложит об этом. Партийный секретарь или кто-либо из надзорного партийного органа должен докладывать о том, что партийной идеологической работой охвачено 100 процентов сотрудников (добровольно). Конечно, это невозможная цифра для добровольного посещения, но в то же время везде именно так. «Туфта». Вот и все. Вся жизнь в этой системе – это «туфта». В лагере, когда заключенный умирал от тифа или какого-то иного заболевания, которое уже двадцать лет как «искоренено» в Советском Союзе, нас обязывали записывать в качестве причины смерти некое сердечное заболевание, или еще какое-нибудь неинфекционное заболевание. Все эти инфекционные заболевания, убившие так много людей, десятилетиями никак не фигурировали в отчетах в Советском Союзе. Многие педиатры и фельдшеры рассказывали мне позднее, что такая практика была обыденной и для гражданской медицины. В те времена, если некий честный и наивный врач докладывал о вспышке холеры, например, ему следовал нагоняй от вышестоящего медицинского учреждения и приказывалось изменить свой отчет, потому что «разве ты не знаешь, что у нас больше нет таких эпидемических заболеваний?»
Свободное копирование
