Я все быстрее превращался в доходягу, теряя вес и ясность сознания. Я помню, на какие вещи Кожухов напирал при допросах, но из самих разговоров с ним в моей памяти почти ничего не осталось. У Кожухова было грязное нутро. Он в деталях расспрашивал меня о сексуальной части моих отношений с девушками, которых я знал. Я помню, что однажды рассказывал ему, как мы со Стивом Сейджем гуляли в Парке Горького и взяли с собой покататься в лодке двух девушек. Мы предложили их проводить, очень по-джентльменски, но, конечно, ожидая, что выпьем вместе и повеселимся, когда доберемся до дома. Девушка, которую пошел провожать я, жила очень далеко от центра, и поэтому, когда мы доехали, мне уже нужно было садиться на последний трамвай в обратную сторону. Она показала мне на дом, где жили ее родители и сестры, но пойти с собой не предложила, так что вся эта затея обернулась просто потерей времени. Я запрыгнул в трамвай, но он остановился где-то на окраине, и кондуктор велела мне выйти – это была последняя остановка. Я спросил ее, как добраться до центра Москвы, и она просто махнула рукой – «туда». И я пошел пешком. После полуночи.
Некоторое время спустя я проходил по очень тускло освещенной улице, и увидел трех молодых людей, поджидающих меня на углу. Вероятно, ищут себе приключений – подумал я. Потом они некоторое время шли за мной следом. Наконец, двое из них забежали вперед меня, остановили и попросили закурить.
«Я не курю, - сказал я вежливо. - Извините».
В это же время я судорожно искал взглядом милиционера или дом, в который я мог бы нырнуть, или еще какую-то помощь или пути отхода – все напрасно. Один из них спросил, который час. Я ответил, что часов у меня нет. Он заявил, что даже слышит, как они у меня тикают. Я попятился к стене дома, где была большая водосточная труба, чтобы обезопасить себя со спины и с одной из двух сторон, и жестко произнес: «Ладно, ребята, так что вам от меня действительно нужно?»
«Твое пальто», - сказал один из них. Он вынул нож и пошел на меня. Я ударил ногой – но не его, а парня рядом с ним. Мой удар пришелся ему в пах, и тот парень осел, но в тот же момент я получил от первого ножом выше глаза. Чувствуя, как полилась кровь, я развернулся и нанес правой рукой удар по чьей-то челюсти, а потом пригнулся и побежал. Они не стали меня преследовать. На некоторое время мне показалось, что я ослеп на левый глаз. Я вытер его шарфом - на нем осталось много крови, и тут я обнаружил, что кровь идет из раны на лбу, прямо над глазом, и я все еще могу видеть нормально. Милиционер, дежуривший на станции метро, отвел меня к фельдшеру, и тот наложил на рану зажим. Я рассказал Кожухову историю про девушек, но не упомянул о драке. История эта его не заинтересовала.
Также я рассказал ему другую историю, об очень красивой девушке, наполовину китаянке, с которой мы со Стивеном Сейджем познакомились в баре гостиницы «Москва». Она работала за стойкой и знала только три слова по-английски: «I love you!» Мы разговорились и предложили ей устроить совместную вечеринку, она согласилась и решила позвать на нее свою подругу. В результате мы все оказались в квартире ее подруги. Вечеринка прошла очень здорово – на столе было много икры, холодной буженины и вина; мы ставили пластинки на фонографе, много смеялись, рассказывали друг другу разные истории и так далее – до тех пор, пока за дверью не объявился разгневанный супруг этой самой подруги и не стал угрожать, что выломает дверь и всех нас поубивает. Мы со Стивом выбрались через окно второго этажа, перед этим прихватив с собой бутылки из-под шампанского – в качестве защиты, на случай, если бы ревнивый муж к нам ворвался. Спрыгнув вниз, мы обнаружили, что эти бутылки все еще были с нами. Затем мы как сумасшедшие бежали по Москве, а эти бутылки звякали у нас в руках. Эта история Кожухову очень понравилась, хотя он и был раздосадован тем, что секса в ней не было. Одну из деталей этой истории я от Кожухова утаил – дело в том, что ревнивый муж был полковником МГБ. Хотя я жаждал бросить этим в Кожухова, чтобы его унизить. Если бы я был с Сидоровым, то, вероятно, так бы и сделал. Я бы, наверное, даже добавил что-то провокационное, вроде: «Это ведь были не вы, случайно? Ведь нет?». А потом бы принял его пинки и побои – просто ради удовлетворения от того факта, что я его достал. С Кожуховым все было по-другому. Большую часть времени на его допросах я находился в ужасно болезненном состоянии, и, к тому же, у меня никогда не возникало ощущения, что Кожухову не все равно, умер ли я или еще жив. Сидоров был настроен на то, чтобы получить от меня информацию. Кожухов, по моим ощущениям, был настроен на то, чтобы издеваться надо мной, и, если бы в процессе появилась также и некая информация, то это было бы хорошо. Но сам конечный итог не имел для него значения; ему нужно было просто отработать свой день, получив от него удовлетворение. Поэтому я решил, что если слишком задену его, то он просто забьет меня до смерти, без особых раздумий. Хотя, на самом деле, он не избивал меня так сильно, как Сидоров. Ведь большую часть времени я представлял собой хлипкую смесь горячки и истощения. Спать мне давали очень мало. Значительную часть времени в Сухановке я находился без сознания, и многие дни там прошли для меня без следа какой-либо осознанной деятельности - хотя, как мне кажется, у меня почти всегда получалось оставлять царапину на стене для своего календаря.
Однажды Кожухов стал расспрашивать меня про другую девушку, художницу, которую звали Элла - я познакомился с ней на вечеринке у Джо О’ Брайена из нашего посольства. Элла сказала, что хочет написать мой портрет, и я провел с ней достаточно много приятных минут в ее квартире-студии, пока не осознал, что через нее у меня утекает слишком много денег. Например, мы лежали в постели, был прекрасный солнечный день, и она могла сказать: «Слушай, мне нужно двадцать рублей – завтра верну».
Я всегда давал. Потом, через некоторое время, я понял, что обратно она никогда ничего не возвращает. Я чувствовал неловкость, чтобы спросить ее об этом, но некоторое время спустя я получил четкий сигнал – она и не собирается ничего возвращать. Когда я понял, что она представляет собой просто вышедший из моды типаж искателя легкой жизни, то перестал с ней встречаться.
Эти отношения никогда не были важны для меня, хотя Элла была красивой, очень энергичной и с хорошим чувством юмора. Но мы были вместе совсем недолгое время. Меня удивило, с каким упорством Кожухов расспрашивает про нее. Он описал особенности ее сложения, фигуру, местонахождение ее студии, и, наконец, место нашей первой встречи после знакомства на вечеринке, после которой мы назначили свидание на станции метро. Он знал, где стоял я, где она, и в какой мы были одежде. По мере того, как он говорил, я начал воссоздавать эту сцену в своей памяти. Наконец, в ней возник четкий силуэт хвоста – оперативника из МГБ, который следовал за мной в тот вечер. Теперь я, наконец, вспомнил, где видел Кожухова раньше. Он и был этим хвостом.
«Кстати, она у тебя занимала когда-либо деньги?» - спросил Кожухов.
Я продолжал ощущать неловкость от того, как она со мной себя вела, и поэтому я ответил, что нет.
«Да ладно, расскажи, она брала у тебя денег?» - продолжил вопрошать Кожухов.
Я подумал – парень, да он знает про тебя очень много! А потом я поразмыслил, отчего он это знает, и спросил: «Мы с вами, случайно, не молочные братья?» Эта русская фраза подразумевает двух мужчин, у которых была одна и та же женщина. Он рассмеялся и продолжил спрашивать, брала ли Элла у меня деньги, но я продолжал истово отнекиваться – «Нет, ради Бога, почему вы спрашиваете!» И тогда он, наконец, произнес: «Ладно, могу поспорить, что брала, потому что у меня она взяла очень много, а назад так ничего и не вернула!»
Этот разговор состоялся еще до того, как моя жизнь с Кожуховым стала практически невозможной, и мысли о самоубийстве начали снова формироваться в моем сознании.
Свободное копирование
