По мере того, как проходило время, я старался придумать все более и более саркастические вопросы, которые я мог бы задать Сидорову. Моя ненависть к нему росла с каждым новым ударом или пинком. Я ловил себя на мысли, что, наблюдая, как он вертит передо мной своим пистолетом с целью запугать, во мне все сильнее подымается желание набраться сил и прыгнуть на него через комнату, выхватить пистолет и застрелить его, либо оглушить рукояткой, переодеться в его униформу и уйти из Лефортово. Но я был слишком слаб, чтобы предпринять такую эскападу – хотя фантазия эта была настолько приятной, что я проигрывал ее снова и снова в своем воображении, выпуская, таким образом, свою ярость. Жажда убить Сидорова стала моим самым страстным желанием.
Чтобы подавить его в себе, я усилием воли концентрировался на своих фантазиях. В своем воображаемом путешествии к дому я уже перешел советскую границу, ускользнув от патрулей и сторожевых собак, и теперь шел через леса в Польше. Ощущение свободы придавало мне сил. Теперь мне не нужно было скрываться от русских, хотя Польша и была страной за железным занавесом. Я мысленно сосредоточился на карте, стараясь припомнить названия городов и примерное расстояние между ними. Мне приходилось многое додумывать, но жирная черная линия, которую я прочерчивал через свою воображаемую карту Европы, вытягивалась все дальше и дальше.
Спустя несколько дней Сидоров вернулся к фотографиям советских офицеров. Осознав, с моими настойчивыми подсказками, что туманные общие вопросы, подкрепляемые битьем, не приносят ему желаемого результата, Сидоров старался говорить более конкретно. Он напомнил мне, что я признал факт знакомства с некоторыми советскими офицерами, и что я гулял вместе с ними в День Победы в Метрополе. Я ответил, что все это так, но я не узнаю никого из них на этих фотографиях.
Наконец Сидоров показал мне одного мужчину. «Это – командующий Георг Тэнно, - сказал Сидоров. – Ты его знаешь. Он пытался установить с тобой контакт, чтобы передать информацию. Не припоминаешь?»
Я уставился на фотографию. Я был чрезвычайно измотан и обескуражен. Лицо казалось знакомым. Голос Сидорова звучал мягко и успокаивающе. Мне было так просто ответить: «Хорошо, Георг Тэнно, все верно. Я пытался завербовать его, а он хотел продать мне информацию», - или что-то наподобие этого. Это было так соблазнительно – дать Сидорову то, что он хочет, и освободиться пораньше, чтобы пойти спать. Возможно, он даже предложил бы мне сигарету, или какой-нибудь еды. Возможно, все на этом и закончилось бы. Пока я всматривался в лицо Георга Тэнно, мне подумалось, что да – я узнаю его, и да, возможно, могу что-то сказать про него… А потом я поймал себя на этом и сказал себе: «Алекс, ради всего святого, не сдавайся. Ты прошел такой длинный путь. Продолжай идти, парень». Мысленно я пропел несколько строк из «Roll Out The Barrel». «Я уже приближаюсь к границе восточной Германии, к востоку от Дрездена, - подумал я. - Восточно-германские полицейские, как я слышал, жесткие и смышленые ребята, поэтому мне нужно быть начеку». Меня коснулся запах, идущий от Сидорова – он склонился надо мной, и это вернуло меня в Лефортово.
«Георг Тэнно, - произнес он. – Какие у вас были отношения с Георгом Тэнно?»
Я задержал дыхание. Поднял глаза на Сидорова. И ответил чистосердечно: «Я не знаю этого имени. Если это тот человек, о котором вы говорите, то я, возможно, выпивал с ним, а, может, и нет. Я не помню. Мы все сильно напились в тот день. А вы разве нет?»
Я знал, что это приближается. Я полетел назад со своего стула. Сидоров пинал меня и ругался. Я умолял его остановиться, но ничего не признавал, потому что теперь моя оборона, почти погрузившаяся было в сонное состояние, снова приобрела свой боевой порядок.
Те удары и пинки, которые, словно из-под наковальни, обрушились на меня в тот день, годы спустя стали тем цементным раствором, что скрепил мою дружбу с одним из лучших людей, встреченных мною в жизни. Но в ту ночь удары продолжали градом сыпаться на меня, а я катался по полу, пытаясь увернуться и прося о пощаде – до тех пор, пока моя голова не стала рассыпаться на ужасные клочья, и я потерял сознание. Следующим моим воспоминанием было то, что я лежал на полу в камере, мокрый и дрожащий. Лето закончилось. За окнами Лефортовской тюрьмы веяло стылым ветром сентября, и этот ветер нашел свою дорогу в мою жуткую, сотрясающуюся от озноба камеру. В Лефортово я провел уже более девяти месяцев.
Свободное копирование
