23 июля, утро. Среда. Станция Боровое-Курорт.
Ночевали в поезде. Утро. Дождь.
Вчера уже на станции узнали о бомбардировке Москвы - в ночь с 21 на 22-е, - ‹прошел› месяц войны. Говорят, 200 самолетов немецких прорвались, из них 20 прорвались к Москве - бомбы брошены в окрестностях Москвы, есть жертвы. Впечатление здесь среди нас, москвичей, огромное. Теперь стал вопрос: случайный ‹это› прорыв или начало бомбардировок сериями вроде ‹бомбардировок› Лондона?
24 июля. Четверг.
Боровое. Государственный санаторий.
25 июля. Пятница.
Здесь есть радио, и мы больше в курсе событий.
До сих пор (10 часов утра) мы на бивуаке. Спим втроем - Наталья Егоровна, я и Прасковья Кирилловна в одной комнате.
Вчера прилетел из Караганды начальник курортов Казахской республики (центр Алма-Ата) - Сергей Иванович Замятин. Молодой, энергичный, умный человек, русский. Очень осведомленный и, мне кажется, образованный, энергичный. Хорошее впечатление производит и директор курорта Орлова.
Мы до 27 июля останемся на бивуачном положении. Часть багажа осталась на станции Боровое-Курорт.
Зима была здесь холодная, и теперь погода плохая. Сегодня сырость, туман.
Вчера утром образовали Казахскую группу академиков, по инициативе А. А. Борисяка. По моему предложению председателем выбрали Н. Ф. Гамалею, а секретарем С. Г. Струмилина. Последний должен был послать телеграмму Шмидту об утверждении группы.
Нас хотят поместить в отдельном здании, где помещаются сейчас женщины (старухи главным образом?). Их переведут в другое помещение.
Мы, конечно, причинили большие неудобства для местных жителей. Приехало более 750 детей. Местное население голодает - пуд муки ‹стоит› 130 рублей. Хлеба не хватает. Курорт переполнен туберкулезными хрониками.
Я чувствую себя на границе ‹здоровья› и ничего еще не видел.
Но интересные разговоры имел с Л. И. Мандельштамом[1] о Гёте. Он верно указал на значение идеи Гёте в его оптических работах. Я думаю, методологически Мандельштам прав - сложный опыт может исказить явление, и далеко не всегда можно от него перейти к научной реальности. Примером являются Фрауэнгоферовы линии, конечно, в реальном процессе не существующие и к свету как таковому отношения не имеющие. Как раз Фрауэнгоферовы линии занимали и мысль Гёте. Я из его «Zur Farbenlehre» прочел только историческую часть, которая с точки зрения истории науки или истории оптики является самостоятельной исследовательской работой: много внесла нового. Но Гёте ‹был› близорукий и, может быть, даже близорукий ненормально - как, например, я. Его красочные и темные оттенки этим во многом объясняются. К сожалению, я не смог достать специальной литературы о близорукости Гёте.
С Мандельштамом - о Мысовском (он видел у меня его книжку об атомном ядре)[2] . Его отзыв о Мысовском, как всех физиков, явно неверный. Многое он приписывает Курчатову, что в действительности принадлежит Мысовскому, который необычно безразлично относился к защите своих достижений.
Я все-таки думаю, что нейтрон, проходящий материю насквозь, - загадка. Мандельштам считает, что атом позволяет вполне объяснить все. Но может ли двигаться атом, не несущий заряда? Мне кажется, Резерфорд ясно это сознавал.
Но, по существу, мы видим движение нейтрона в результате разрушения ядра (то есть его взрыва) или в космических лучах.
С Л. С. Лейбензоном[3] разговор о внутренности Земли. У него обычные представления, корни которых - в воззрениях XVIII века. Начало Солнечной системы кажется ‹ему› логически неизбежной проблемой.
Сегодня большой разговор с Гамалея и Мандельштамом о правизне и левизне, о Гаузе[4] , моллюсках и тому подобном.
Мандельштам получил срочную телеграмму, что Физический Институт послезавтра едет в Казань.
Свободное копирование
