Когда меня 20 декабря 1945 года высадили на грязном, покрытом лужами и талым снегом, дворе Красной Пресни, я этого не знал и чувствовал себя пионером международных путешествий на Марс без всякого для такого положения необходимого снаряжения. В узком коридорчике спросили наши фамилии, имена, отчества, годы рождения, а затем загнали в какие-то камеры, вплоть до потолка набитые людьми. Около меня был мой король воров с большим мешком, набитым продуктами, и пражанин Быстровский. Последний рассказал мне, что его три раза привозили сюда из Бутырок, но каждый раз возвращали обратно после медицинского осмотра, где состояние его здоровья признавалось недостаточно удовлетворительным для этапа.
В камере, куда нас ввели, было так тесно, что нам с трудом удалось приткнуться в углу, где стояла параша, — соседство не из приятных. Я думаю, что в камере на площади менее 50 квадратных метров было около 250 человек. Король воров успокаивал меня тем, что в таком случае нам нужно всё время держаться друг около друга; если же судьба нас разделит, то, уверял он, он меня поручит старшему вору в моём этапе, который присмотрит за тем, чтобы уголовники меня не обижали. Я благодарил его за внимание, но в душе не очень верил, что всё пойдёт так, как он обещает.
Нас в полном составе вызвали на выход и шумными коридорами, набитыми людьми, перевели в другую камеру, где немедленно предложили всем раздеться догола. «Шмон», — заговорили кругом. «Шмон» на тюремном диалекте означает обыск. Такой обыск заключается в том, что человек шесть надзирателей стоят за длинным столом, на который заключённые кладут кучей свои вещи. Надзиратели просматривают довольно поверхностно эти вещи и затем перегоняют заключённых в соседнюю комнату, где те, стоя на грязном полу, пытаются как можно скорее надеть свои просмотренные вещи.
Как только весь наш состав был пропущен через «шмон» и мы закончили наш туалет, нас небольшими группами стали выводить на медицинский осмотр. Опять пришлось раздеваться, на этот раз в ещё более неудобной, узкой комнате, откуда мы должны были по очереди входить в помещение врача. Врачей было несколько, все женщины. Собственно никакого осмотра не было, врачи лишь спрашивали:
— На что жалуетесь?
Затем что-то записывали в какой-то журнал и провозглашали: — Можете идти.
После того, как вся наша камера прошла медицинский осмотр, нас повели в баню. Баня была тесная, но ещё теснее было в «раздевалке». Как обычно, наши вещи забрали в пропарку, и когда мы стали их разбирать, то в тесной раздевальной комнате происходило вавилонское столпотворение. Вещи были навалены бесформенной кучей на полу; бельё, рубахи, мокрые шинели — всё было в одной груде, из которой каждый стремился выудить своё имущество, что при общей толкотне, чуть не переходившей в драку, осуществить было непросто. Когда мы наконец всё же оделись, нас отвели в новую камеру.
Эта камера представляла собою комнату среднего размера с частично трёхэтажными нарами. Когда мы туда втиснулись, то создалось впечатление, что мы заполнили камеру до самого потолка. Стены были выкрашены в розовую краску, и на них был какой-то рисунок, к которому я всё присматривался и никак не мог его разобрать. В какой-то момент я очутился вплотную у стены, и тогда оказалось, что рисунок получался от миллионов раздавленных клопов.
Мы с трудом утряслись, кое-как разместились и уже стали располагаться на ночь, как опять пошли вызовы небольшими группами. Ряды наши поредели, стало свободно, и мы радовались, что сможем выспаться в сносных условиях, но вдруг вызвали и меня одновременно с моим новым приятелем. Теперь нас перевели в первый этаж и привели в довольно просторную комнату с невероятно грязными нарами. Там нам удалось найти место на нарах, мы закусили и улеглись на покой, подложив мешки под головы. Напротив нас, на верхних нарах, разместилась небольшая компания шпаны (мелкие воры и жулики), игравшей самодельными картами в штос.
Мы с соседом уже начали дремать, когда были разбужены отчаянными криками в коридоре. Были слышны наносимые удары, падение тел на пол и продолжительные вопли; всё это закончилось тем, что дверь нашей комнаты вдруг открылась и в неё двумя надзирателями был буквально брошен человек, с криком растянувшийся на полу. Вид этого человека был необычен. На нём был зелёный костюм баварского образца, с короткими штанами и длинными чулками, на голове красовалась зелёная фетровая шляпа. Лицо его напоминало циркового клоуна, оно было искажено гримасой боли, а в середине лба была рана, создававшая впечатление, что его застрелили из пистолета. Вошедшие за ним надзиратели дали ему папиросу, он начал улыбаться и мычать от удовольствия. Как выяснилось, он был глухонемой и ненормальный. Ночь он проспал на полу посредине камеры, а утром его увели.
Свободное копирование
