Она необычайно гримировалась. Это от нее пошла обычная уже впоследствии манера французских актрис сильно красить уши, чтобы оттенить бледность лица. Она гримировала многое, что не принято было гримировать, вроде кончиков пальцев, которые она красила, и тогда игра пальцев приобретала особую живописность. Она была вообще замечательная гримировщица -- на сцене и в жизни. Прочтите ее мемуары. Вообще ценность артистических мемуаров не слишком велика. Но если все же вы хотите уяснить разницу натур -- сравните, например, мемуары Ристори, с ее благороднейшим трагическим профилем, с мемуарами Сары Бернар. О, сколько грима! Вот она пишет о своей матери -- Сара Бернар знает свою французскую публику: "Мать моя страстно любила путешествовать, она переезжала из Испании в Англию, из Лондона в Париж, из Парижа в Берлин, а оттуда в Христианию, потом возвращалась обратно, целовала меня и снова ехала в Голландию, на свою родину... Моей матери в то время было девятнадцать лет, мне минуло три года. Моя кормилица жила в белом домике с низкой соломенной кровлей, где росли дикие левкои. То были первые цветы, восхищавшие мой детский взор. Их листики массивны и печально опущены вниз, а лепестки словно сотканы из заходящего солнца".
Так оно выходит в одном гриме. Но однажды Саре Бернар захотелось загримироваться по-иному -- и вот что она сама же сообщила Huret, известному парижскому интервьюеру: "Вы знаете, что моя мать была голландской еврейкой. Детей у нее было четырнадцать штук, причем дважды рождалось по двойне. Я была одиннадцатым произведением". Выходит, что мать Сары Бернар девятнадцати лет успела родить одиннадцать ребят! Что есть истина? Истина есть форма грима. И согласитесь, что обе биографические транскрипции крайне театральны. А знаете, где воспитывалась Сара Бернар? О, конечно, в монастырском пансионе "Небесных ласточек". Маленькая голландская еврейка в католическом монастыре -- сюжет, достойный кисти Викторьена Сарду!
Она была беспокойная натура. Но в помощь ей всегда являлись инстинкт расы -- расчетливой и мудрой -- и буржуазная французская мораль, такая ясная и утвержденная. Я не помню в точности, какие обстоятельства сопровождали ее выход из труппы Французской Комедии. Но каковы бы они ни были, инстинктивно она поступала правильно, расставшись с этим привилегированным театром и с почетным званием "сосьетера" Французской Комедии. С ее натурой, при ее склонности к театральному авантюризму -- о, понимая это слово в самом благородном смысле! -- ей было тесно в доме Мольера. "Ищи себе более обширное отечество!" -- как сказал Филипп Александру, когда тот оседлал Буцефала.
Она сравнительно недолго пробыла во Французской Комедии. Ее дебют состоялся в очаровательной роли Занетто в одноактной лирико-драматической пьесе Фр. Коппе "Прохожий". Это роль мальчика, юноши. Она была худа, угловато грациозна, с плоскими формами несложившейся женщины, с необычайно певучим, как арфа, голосом, и произвела сенсацию. Но во Французской Комедии -- суровый артистический режим, своего рода монастырский устав. Нужны долгие годы искуса и подвига для того, чтобы потом, в конце карьеры или пред самым концом ее, сыграть "Антигону" или "Федру". И она ушла, начав свою бурную и сложную артистическую жизнь.
Она с головой ушла в эффекты мелодраматических маскарадов, которые назывались историческими пьесами Сарду, -- все эти "Феодоры", "Термидоры", "Тоски", -- а позднее, когда это прискучило, она изобрела своего шикарно-академического Ростана и изображала "Далеких принцесс". И когда уже сильно состарилась, она решила выйти -- найти свои выходные двери -- там же, где она обрела свою входную дверь: в ролях травести. И как некогда, худеньким цыпленком, она играла юношу Занетто, так она заиграла, уже зрелой матроной, своего Орленка. Она использовала свой единственный оставшийся ресурс женщины: безбородое лицо.
Свободное копирование
