Сара Бернар - 1

Сара Бернар[1]

Умерла Сара Бернар -- актриса почти легендарной славы и известности. В суждениях о Саре Бернар было много преувеличений -- в одну и в другую сторону. Она не была гениальна, как Дузе; но, разумеется, про нее нельзя было сказать, как про нее говорил Тургенев: "От Сары Бернар за версту воняет "Фигаро", бульваром и пачули". Единственно верно, что подобной славы не имела ни одна артистка нашего времени: ни Дузе, ни Режан, ни Эллен Терри[2] в Англии, ни Вальтер[3], Зандрок[4], Зорма[5] в Германии, -- и уже, разумеется, ни Ермолова у нас, в стране бедных скифов. Слава! Каким анахронизмом, какой буколической наивностью звучат слова поэта:

 Что слава? Яркая заплата

На ветхом рубище певца...

 До развития рекламы, которая есть "двигатель торговли", как значится в проспектах рекламных контор, -- может быть, в этих словах и была доля истины. Но не теперь, не в наш американизированный век. Слава -- это то же, что звук. Сила звука зависит гораздо менее от природных его размеров, нежели от свойств и характера резонанса. И слабый голос, пройдя через рупор, раздается, яко глас второго пришествия. В общем и целом, слава состоит из двух элементов: товара и умения показывать товар лицом; объективной цены дарования и биржевого прейскуранта. "Непонятый гений" есть гений, не котируемый на бирже. И так как еще Шиллер выразился, что актеру потомство не плетет венков, то едва ли следует удивляться тому, как ревнивы люди театра к славе и как много этим блестящим эфемеридам дает слава текущего дня.

 Слава Сары Бернар создавалась из всего. Она была в молодости (лет до сорока) необычайно худощава. Но и эта необычайная худоба создала ей славу. Сара Бернар не только не старалась скрыть свою худобу, но всячески ее подчеркивала. Вышла поэтому, так сказать, экстраординарная худоба, всем худобам худоба, нечто эпическое, что можно было препрославлять и в прозе, и в стихах.

 Elle remplit mieux ses rôles,

que son corset...

 "Она исполняет лучше свои роли, чем наполняет свой корсет". Когда она стала полнеть, вышло так, что и этот неожиданный и резкий переход послужил ей на пользу. "C'est grave, c'est trés grave[6], -- говорили в редакциях, театральных фойе, салонах и даже, кажется, в палате депутатов, -- вы слышали? Сара толстеет!"

 Она была еврейка, но, став католичкой, она превратилась в ревностнейшую из ревностных "девоток"[7] -- одно время, конечно. Она была стремительного нрава, но как туалетами подчеркивала свою худобу, так, вооружившись хлыстом, случалось, доводила свою необузданность до бешеной грации. Она лепила, и ее скульптуры появлялись на выставках и поражали своеобразием своих оригиналов, как и ее худоба. Она спала в гробу. Желающие -- а желали все репортеры, набивавшие себе строчку, -- могли ее видеть в определенные часы лежащей со скрещенными руками в гробу, на невысоком катафалке. Кругом благоухали цветы -- "на преждевременный гроб Сары Бернар", как значилось на лентах. Она много любила, и каждый роман ее был сенсацией. Она ценила эффект романтических контрастов, и можно ли было, например, придумать лучшую антитезу во вкусе Виктора Гюго, как замена пламенного поэта Жана Ришпена[8] выходным актером Дамала?