Художественные фильмы - 7

Вирус коммунизма.

«Короткий рабочий день» (1981) / Krótki dzień pracy / Short Working Day

В свое время мы с Ханей Кралль, с которой я очень дружил, написали по ее репортажу сценарий к фильму «Короткий рабочий день». Фильм, впрочем, получился очень неважный, но работалось нам прекрасно. Это чистой воды политическое кино на злобу дня. Будь картина показана сразу, она могла бы сыграть определенную роль. Но жизнь меняется быстро, и люди забывают и плохое, и его причины. Лучше запоминается хорошее – поэтому, наверное, сейчас в большинстве посткоммунистических стран существует скрытая ностальгия по старым временам, которые на самом деле были ужасны. В Польше, Болгарии, России люди нередко шутят в духе: «Вернись, коммунизм». Тогда сделать выбор было несложно. Известно, кто свой, а кто противник, кто друг, а кто враг. Было на кого свалить вину. Тот строй и тогдашние руководители были, несомненно, в чем-то виноваты. Причем их легко можно было опознать – по удостоверениям, по значкам, даже по цвету галстука. А теперь всё усложнилось. Плюс еще ностальгия по времени, когда мы были моложе и энергичнее. Так уж всё обстоит в жизни.

 «Короткий рабочий день» - художественный телефильм, снятый на 35-миллиметровую пленку. Он должен был идти в прокате, но, слава Богу, до сих пор так и не вышел на экран. Его задержала цензура. «Случай» и «Короткий рабочий день» я снимал одновременно. Закончили мы в декабре 1981 года. Уже было введено военное положение.

Почему фильм не получился? Кто знает... Думаю, еще в сценарии мы не слишком пытались разобраться в характере героя. Это фильм об одном партийном секретаре. В 1976 году в Польше начались волнения и забастовки из-за повышения цен. В Радоме, довольно крупном городе в ста километрах от Варшавы, прошла большая демонстрация, закончившаяся поджогом здания воеводского комитета партии. Секретарь оставался там до конца. Он ушел последним – уже когда загорелась мебель, милиция вывела его оттуда.

Репортаж назывался «Вид из окна второго этажа» - там находился кабинет секретаря. Фильм же я назвал «Короткий рабочий день» – в тот день ему пришлось уйти с работы около двух часов дня.

Тогда – сегодня, впрочем, тем более – и речи не было о том, чтобы попытаться понять партийного секретаря. Партсекретаря всегда считали человеком власти. Причем, как правило, идиотом. Но этот как раз идиотом не был. Снимая фильм, я находился под давлением общественного мнения – мнения очень жестокого. Я не хотел, а может быть, не сумел по-настоящему проникнуть в душу героя. Постеснялся. Душа секретаря? Ладно бы ксендза или молодой женщины, но партсекретаря? Это даже как-то не вполне прилично. Поэтому и фигура получилась несколько схематичной. Думаю, что сегодня сделать глубокий фильм о партийном лидере будет уже вообще невозможно.

Сейчас все без конца пишут воспоминания и дают интервью. Политики, артисты, герои телескандалов и т.п. Все говорят, какими они были замечательными. Интересно – кто же тогда был плохим? Ни в одном интервью, ни в одной книжке никто не признался в своей вине. Во всяком случае, в публичных заявлениях все всегда без греха. Другое дело, может ли человек сесть перед зеркалом и признаться в совершенных им ошибках хотя бы перед самим собой. Редко кто-то публично говорит о проявленной им глупости или некомпетентности. Кто осмелится сказать: «Да, это из-за меня допущена несправедливость, пострадали люди, случилась беда»? Никто. Впрочем, люди пишут книги специально, чтобы оправдаться. Интересно – в глазах других людей или только перед собой? Этого мы никогда не узнаем. Но с этим связан и самый главный вопрос – где же находится зло? Откуда оно, если отсутствует в нас? Зло мы всегда приписываем другим.

Не знаю, лгут ли эти люди. Может, с их точки зрения факты выглядели иначе? Может, их память сохранила лишь те ситуации, в которых они каким-то образом старались быть лучше? Многое зависит от того, с чем сравнивать. Существуют ли объективные критерии поведения? Сегодня мы чувствуем, что все становится относительным.

В глазах общественного мнения в Польше все партийные деятели – банда преступников и обманщиков. Но ведь это справедливо в отношении лишь какой-то их части. Коммунисты, как и все остальные, делятся на людей доброй и злой воли. Неправда, что все до единого хотели зла.

Короче говоря, этот фильм невозможно было снять – как тогда, так и теперь. Очевидно, моя ошибка в том, что не предусмотрел такой ловушки. Фильм получился скучный, он плохо сделан и плохо сыгран. В 1981 году его задержала цензура. Нечего было и надеяться, что картину покажет хотя бы по телевидению.

Я монтировал «Короткий рабочий день» и «Случай» как раз в 1981. Суровая зима началась еще в ноябре – примерно за месяц-полтора до введения военного положения стало ужасно холодно. В монтажной тоже был адский холод. Я попросил человека, отвечавшего в нашей студии за профсоюз «Солидарность», заняться отоплением – мне казалось, что это одна из обязанностей профсоюзов. Если в комнате холодно из-за того, что не работают батареи, профсоюз должен позаботиться о ремонте отопления или о покупке электрообогревателей, чтобы люди не мерзли по 12 часов в сутки. Человек, к которому я обратился, заявил, что у «Солидарности» есть дела поважнее.

Я вообще сомневаюсь, нужен ли творческим коллективам профсоюз. Думаю, нет. Мне кажется, профсоюзы приносят мало пользы искусству и культуре. Кончается всегда тем, что библиотекой управляют не библиотекарши, а уборщицы, потому что их больше, а кинематографом распоряжаются не режиссеры, продюсеры или операторы, а техники, электрики, шоферы и прочие.

Мне кажется, что профсоюз для творческих работников – нечто противоестественное. Такая организация не соответствует идее создания чего-то оригинального – что, по сути, и должно иметь своей целью искусство. Не соответствует потому, что у руководителей профсоюза всегда другие цели. Это очень хорошие люди, и я ничего против них не имею. Напротив, я их очень уважаю и люблю. Но почему они должны мной руководить? С этим я не могу согласиться.

Я закончил монтаж перед самым военным положением. А потом спал – месяцев пять или шесть. Попробовал стать таксистом, потому что единственное, что я умею еще, - это водить машину. Оказалось, что у меня слишком плохое зрение, да и водительский стаж надо иметь, кажется, не меньше двадцати лет – точно уже не помню. Снимать фильмы во время военного положения было вообще невозможно. Но никто и не рассчитывал. Лишь спустя какое-то время мы начали предпринимать кое-какие попытки.

Период военного положения был сущим кошмаром. Мне казалось, что такого власти народ никогда не простит, что люди наконец должны взбунтоваться. Я сразу начал подписывать какие-то обращения, письма. Жена протестовала – она считала, что я отвечаю за нее и за ребенка. И была права. Но я знал, что отвечаю и за нечто большее. Это как раз тот случай, когда сделать правильный выбор невозможно. Если выбор правильный с точки зрения общественной, то он плох с точки зрения семьи. Всегда приходится искать меньшее из зол. В итоге я попросту впал в спячку – как медведь.

«Короткий рабочий день» не выпускали многие годы. Теперь же, когда это хотят сделать, я как бы взял на себя функции цензуры, исходя, впрочем, из своих собственных соображений. Сегодня, когда коммунизм формально уже не существует, мне кажется глубоко пошлым критиковать его приверженцев. Я считаю это безнравственным. Вполне достаточно, чтобы я был против выхода фильма на экран. Но люди все еще ищут доказательства того, что коммунисты были плохими, и мой фильм должен служить тому подтверждением.

Теперь в Польше возникла проблема папок с делами МВД – кто был агентом УБ или СБ (органы служб безопасности), а кто не был. Как всё просто: агентов заклеймить, они плохие; а остальные хорошие. А что делать с людьми, оказавшимися в западне, потому что их туда загнали обстоятельства? Вот, например: обыкновенный человек, который не значится и никогда не будет значиться ни в каких списках, может, парикмахер, а может, мелкий чиновник или рабочий, разгружающий товарные вагоны. Он написал в газету, что его принудили к сотрудничеству, что у него не было другого выхода. Никакой полезной для УБ информации он никогда не передавал. Наоборот, утверждает этот человек, он давал ложную информацию, вынуждая милицию тратить время на выявление несуществующих организаций. «Как быть со мной? – спрашивает он. – Кто я? Тоже подлец? Но ведь я не сделал ничего плохого. Ни на кого не донес, никого не выдал. Да, я дал подписку в УБ. И что теперь? Кто я для вас?» Совершил ли этот человек, дав подписку, грех, если он фактически не сделал ничего плохого? А люди, которые никаких подписок не давали, но доносили? Они не сотрудничали, не получали денег, но выдавали коллег. Что хуже? Какова мера этого греха? Я бы хорошо подумал, прежде чем выносить приговор в подобном случае. С помощью наших ограниченных критериев, неполного знания и несовершенного ума определить наличие вины и ее масштаб невозможно.

Но поляки обожают оценивать – и знакомых, и незнакомых. Я обычно спрашиваю: «Простите, а кому дано право выставлять нравственные оценки? Кто судит? И почему его авторитет должен считаться большим, чем мой? Он что, знает, как было на самом деле?» Я очень не люблю эту типично польскую черту, часто объясняющуюся просто завистью к другому – тому, кому больше в чем-то повезло.

Я достаточно осторожен в оценках людей. Высказываюсь только в случае необходимости, причем частным образом, а не публично. И всегда с изумлением смотрю на людей, с легкостью навешивающих ярлыки. Конечно, каждого можно оценить – это естественно. Но у поляков это сопровождается какой-то исключительной неприязнью к ближнему. Такое видишь на улице, в магазине – везде. Начисто отсутствует такт. Никто тебе не скажет «пожалуйста» или «спасибо». Это очень заметно, когда ведешь машину. Сплошь и рядом – индивидуалисты, люди, не способные жить в согласии друг с другом. Я, правда, тоже индивидуалист – может быть, в силу воспитания, а может, вследствие сложившейся системы ценностей. Но считаю, что враждебность или агрессию по отношению к другим нужно себе по мере сил сдерживать.

В Польше часто слышишь, что один – агент госбезопасности, другой – коммунист, а третий – вообще негодяй и сукин сын. Мне кажется, в нас сидит какая-то вечная обида – слишком много разочарований, а появлявшийся время от времени свет слишком часто был кем-то или чем-то – порой самой историей – погашен. Не думаю, что это проблема последних лет. В нашей литературе на протяжении веков встречается один и тот же мотив: поляк поляка охотно утопит в ложке воды.

Меня поражает еще и та наглость, с которой люди меняют свои взгляды. Сегодня это касается прежде всего политиков. Чиновники, занимающие высокие должности, легко открещиваются от предшествующей власти – а ведь они брали от нее все, что удавалось.

Я знал одного парня, который во время военного положения стал секретарем по делам культуры. Молодой, способный политик, в общении весьма приятный, хотя и достаточно жесткий. Мы встречались с ним пару раз, мне тогда предложили руководить кинообъединением, в 70-80-е годы - очень высокий пост. Объединений было всего восемь или девять. И с точки зрения финансов, и с точки зрения престижа место было очень привлекательное. Разумеется, я не согласился. Я не испытывал ни малейшего желания принимать что бы то ни было от этого человека. Но два или три раза он меня вызывал по разным вопросам, и всегда оказывалось, что на самом деле речь идет о том же предложении. В конце концов кто-то это место занял.

Открой любую газету - и увидишь текст, где кто-то упрекает других в том, что они когда-то писали иначе. К этим людям у меня как раз нет претензий – я знаю, что можно сделать ошибку, а потом исправиться. Можно даже искупить вину. Проблема в том, что одни начинают упрекать других в том, что сделали они сами.

Многие сегодняшние активные оппозиционеры, многие умные и благородные писатели были в свое время фанатичными приверженцами коммунизма. Особенно после войны, в 40-50-е годы. И нетрудно понять, почему. Никакая это не магия зла. Скорее, магия добра – ведь никто не мог предположить, каким злом все обернется. Теория коммунизма - или социализма – по Марксу и Энгельсу выглядит действительно привлекательно, и нужна была острая проницательность, чтобы предвидеть, во что она превратится на практике. Люди до сих пор копаются в своих биографиях. Оправдываются перед самими собой, пытаются объясниться, как, например, Конвицкий или Анджеевский. Многие были просто-таки фанатиками коммунизма, чего сейчас вовсе не скрывают. Это была огромная ошибка, результат непонимания того, что теорию Маркса воплотить в реальность невозможно, что такие попытка неизбежно влекут за собой зло.

Коммунизм заразен не для всех. Однако в определенные моменты жизни и истории им заражалось множество людей. Была иллюзия, что этой болезни противостояли многие, но это неправда. Мне повезло – я не заразился, хотя абсолютно «чистым» остаться не смог.

Коммунизм подобен СПИДу – он смертелен, неизлечим. Не важно, по какую сторону баррикад ты стоял – был ли коммунистом, антикоммунистом или неприсоединившимся. Это касается всех без исключения. Если человек живет при одном строе сорок с лишним лет, как это было в Польше, определенный образ мышления, поведение, иерархия ценностей складываются уже на биологическом уровне. Можно выбросить все из головы, можно утверждать, что ты уже здоров. Но это неправда. Внутри это продолжает сидеть. Я особенно не терзаюсь – просто знаю, что с этим живу и с этим умру. Не от этого – но с этим.