Казанлык, 15 февраля
Печальное событие! Вчера мы похоронили нашего дорогого товарища, моего бедного спутника через Балканы, Бронислава Константиновича Заленского! Ты не можешь представить, как поразила всех нас его безвременная кончина. Мы все искренно любили его как отличного товарища, а Александр Иванович видел в нем молодого врача, которому предстояла широкая и, быть может, блестящая карьера. Он был особенно аккуратным исполнителем своего служебного долга, неустанно работал в Трестенике, и когда все врачи заняты были исключительно одними ранеными после Плевны, он один призревал оставленных почти без внимания наших больных, особенно дизентериков. Несколько дней на одних его руках состояло более 250 больных. Кроме усердной помощи этим несчастным, у него хватало и времени, и любознательности на то, чтоб посещать еще палатку ампутаций и помогать операторам; и сам он был недюжинный хирург и сделал здесь, в Казанлыке, несколько довольно трудных и сложных операций. Последний транспорт с ранеными он сопровождал из Трестеника в Богот во время сквернейшей погоды и возвратился оттуда пешком (около 30 верст) в дождь, слякоть, по колено в грязи -- и ни малейшего ропота! Так он понимал свой долг и так умел поспешать к исполнению своих обязанностей. Здесь, в Казанлыке, он заведовал монастырем -- самый отдаленный пункт и самое дурное помещение, где в нескольких тесных келиях скучено было более 200 человек. Его неустанной заботливости, его доброму сердцу поручал главный врач это тяжелое отделение, вполне на него полагаясь. Здесь-то он и заразился проклятым тифом. Ухаживали за ним все товарищи-врачи и делали все, что от них зависело, что можно было сделать в нашем незавидном положении. Рядом с ним, в одном и том же доме, лежат Бубнов и Голубев и совсем выздоравливают при совершенно одинаковых условиях ухода и лечения, а он -- в могиле! Глубоко, искренно жаль этого молодого человека, эту прекрасную и так безвременно погибшую личность! Мы все знаем, что у него на родине большая и очень бедная семья: старики -- отец и мать и шесть или семь человек братьев и сестер; он один был опорою и надеждою всего этого несчастного семейства. Как же тут не пожалеть о его безвременной кончине!..
Похоронили мы его на месте его подвигов -- в монастыре, у церкви, вместе с другими офицерами. Гроб сделали очень простой и едва нашли в здешних лавченках черного коленкору, чтоб его обить, чтобы хоть чем-нибудь отличить от простого солдатского гроба. На звуки погребального марша (играла полковая музыка Серпуховского пехотного полка) собралось множество народа, и печальная процессия грустно и медленно тянулась по большой улице Казанлыка. Несмотря на то, что покойный товарищ был католик, я совершил над ним полное православное погребение: где тут нам на войне разбирать наши уставы и вероисповедные разности? И как были довольны этим, как благоговейно молились и плакали все присутствовавшие при печальном обряде католики, лютеране и всякие другие разноверцы-христиане. А сделай-ка я это в России, и еще в епархиальном ведомстве, да меня бы засудили вконец за якобы нарушение существующих на сей предмет церковных правил и предписаний... Но на войне, за Балканами, в такие горькие минуты нами руководит здесь не бумажная регламентация, а глубокое христианское чувство, которое одно способно соединить всех христиан во едино стадо единого пастыреначальника, Христа!..
Смерть бедного Заленского произвела на всех нас глубокое, потрясающее впечатление. А тут еще почти в одно с ним время скончались два лучшие наши фельдшера, Левшенко и Морозов, да на очереди в могилу -- Петров и Ладанов. Беда, невольный ужас нападает на всех... Вчера, после погребения Заленского, собрались к нам все врачи и офицеры нашего лазарета и настойчиво начали просить Александра Ивановича ускорить наше отсюда выступление, хотя бы для этого и пришлось покинуть здесь часть нашего обоза. По долгом совещании и рассуждении порешили так: завтра, 16 февраля, выехать всем врачам и мне с ними, а послезавтра, 17-го, выступить и обозу, при котором, конечно, остается наш Александр Иванович, как истый капитан корабля, последним сходящий с борта. Во время этого совещания М. К. Мрайский заявил, что недавно прикомандированный к нашему лазарету и уже успевший заболеть тифом молодой врач Салманов слезно умоляет нас не покидать его в семидесятом госпитале, а взять с собой, в той надежде, что перемена места и климата может благодетельно подействовать на ход его болезни: порешили взять. Итак, завтра мы неотложно выступаем. Сегодня поутру я обошел уже все лазаретные дома и окончательно попрощался со всеми болящими. Жаль мне их, ей-ей жаль! Между ними есть очень хорошие, великодушные люди; представь себе, что некоторые из них, прощаясь со мной со слезами на глазах, вместе с тем, простодушно высказывали свою радость за меня. "Уж нам все едино,-- с грустью говорили мне некоторые при прощании,-- а что вы, батюшка, уезжаете отсюда, так это слава Богу; может Бог даст и останетесь здоровы... Дай вам Бог!". Хорошие люди...
Вчера, после совещания мы целою группой отправились за город прокатиться, освежиться, душу отвести. На дороге, верстах в пяти от города, мы встретили казенный транспорт с сапогами, возвращающийся из Эски-Загры. По маршруту он направлен был из Никополя в Адрианополь, но в Эски-Загре получена телеграмма с приказанием транспорту вернуться назад в Никополь. Значит в сапогах не предстоит надобности для армии, значит скоро в Россию... Господи, унеси же Ты нас отсюда целых и невредимых! Молитесь, горячо молитесь, чтоб нам не потонуть у самого берега... Прощай!
Свободное копирование
