Вернулся я из Крыма в Москву в августе 1853 года. Уже ясны были предвестия кровавой борьбы, которая должна была иметь столь громадные для нас последствия, хотя при первых выстрелах, раздавшихся на Дунае, едва ли кто догадывался, что для России novus nascitur ordo [Новый нарождается порядок вещей (лат.)]. Может быть, в другом месте удастся мне рассказать многое, что происходило на моих глазах любопытного в это замечательное время, -- теперь же я имею в виду исключительно Тургенева. Поразительная перемена, совершившаяся в России, не могла, конечно, не отразиться и на нем. В воспоминаниях своих он упомянул, между прочим, что до того времени было у него одно заветное чувство -- ненависть к крепостному праву и что он поклялся "Аннибаловою клятвой" всячески преследовать его. Заявление довольно странное в устах Ивана Сергеевича. Если бы Аннибал, глубоко ненавидя римлян, сидел преспокойно в Карфагене, не предпринимал похода в Италию и не прославился бы там чудесами храбрости в борьбе с своими врагами, то ни для кого не было бы интересно, клялся ли он погубить их или нет. Все дело в его подвиге, в том, что клятва не была для него пустым словом, что осуществление ее сделалось задачей его жизни. Уж, конечно, никогда Тургенев борьбу с крепостным правом задачей для себя не ставил. Все образованные люди ненавидели это страшное зло нашего общественного строя, ненавидел его и он; почти во всех лучших литературных произведениях того времени проглядывала более или менее ясно, смотря по цензурным условиям, эта тема; затронув ее в своих "Записках охотника", Тургенев более, чем кто-либо, производил впечатление на читателей, но это потому, что он был неизмеримо талантливее других. Никогда, однако, несмотря на Аннибалову клятву, он не увлекался тенденцией, не жертвовал для нее требованиями искусства, ибо был исключительно художником, и всякого рода политические стремления и цели были ему совершенно чужды. Среди тогдашнего избранного кружка не встречал я человека, который, по самой натуре своей, был бы так мало склонен заниматься политикой, как Тургенев, и он сам сознавался в этом. "Для меня главным образом интересно не что, а как и кто". Вот фраза, которую беспрерывно приходилось слышать от него близким ему лицам. На первом плане стояли для него типы, характеры, а вовсе не деятельность сама по себе в том или другом направлении. Так было всегда до того самого времени, когда известная партия, опьянив его похвалами и лестью, навязала Тургеневу совершенно несвойственную ему роль, и он имел слабость поддаться на удочку. Впрочем, кто только не эксплуатировал его! Он сам рассказывал по этому поводу уморительные вещи. Так, например, В.К. Ржевский уж, конечно, мог быть по всей справедливости причислен к разряду людей, которых принято у нас называть "крепостниками"; это был человек незавидной нравственности, но умный, сведущий и считавшийся одним из корифеев партии, враждебной освобождению крестьян. Когда начались заседания редакционных комиссий, он поспешил в Петербург; по словам его, он объездил почти все гостиницы и нигде не нашел сколько-нибудь удобного приюта, а потому на основании долгого и близкого знакомства с Тургеневым -- оба они были орловские помещики -- счел за лучшее поселиться у него. Однажды, вернувшись с прогулки, Иван Сергеевич нашел у себя неожиданного сожителя. Но это бы еще ничего.
-- Можете себе представить, -- рассказывал он, -- что вот уже более двух недель как моя квартира превратилась в главный штаб крепостничества; с утра до ночи приходят к Ржевскому господа, самые имена которых достаточно говорят о том, что они замышляют; человек мой избегался, подавая им чай и закуски; я отлично знаю, что за стеной, рядом с моим кабинетом, вырабатываются планы, придумываются всевозможные каверзы, чтобы затормозить освобождение крестьян, но что хотите -- у меня просто не хватает духу отправить их всех к черту...
Действительно, положение несносное для человека, связанного Аннибаловою клятвой! Можно ли удивляться после этого, что Некрасов в течение долгого времени распоряжался Тургеневым как хотел? У Ивана Сергеевича открылись, наконец, глаза, но Некрасов все еще долго казался ему привлекательным как своеобразный тип.
-- Знаете ли, -- говорил он мне, -- что я испытываю даже некоторое удовольствие, следя за тем, как Некрасов систематически обирает меня...
Свободное копирование
