Записки человека - 101

5

 С Николаем Федоровичем Щербиной познакомился я в конце пятидесятых годов в Петербурге. Он часто посещал мое семейство по четвергам, в день, назначенный для приятелей и знакомых. Каждый приход его был праздником для наших гостей, так как он угощал их произведениями своей сатирической музы, имевшей в виду преимущественно пишущую братию. К.Д. Кавелин помирал со смеху, слушая сочиненное им на славянском диалекте "Сказание о старце Михаиле" {М.П. Погодин.}[1]. Впечатлению не мешал даже природный недостаток автора -- заикание: напротив, оно сообщало особую оригинальность рассказчику, который сохранял полнейшую серьезность. Случалось, что у него экспромтом являлись эпиграммы на некоторые знакомые лица, и плодом такого внезапного вдохновения он тотчас делился с присутствующими. Таково, например, четверостишие на Л[авро]ва, преподавателя математики в военно-учебных заведениях, занимавшегося, кроме того, философией и даже покушавшегося занять кафедру этого предмета в С.-Петербургском университете:

 Он Пилат студентской дружбы*.

 Он философ наших лет,

 Он полковник русской службы,

 Русской мысли он -- кадет[2].

 * Относится к тогдашним сходкам и волнениям студентов.

 Кто знал Л[авро]ва, тот вполне признает меткость и верность последнего стиха.

 Вот характеристика одного из поэтов, или, вернее, поэтиков: "Это -- благонамеренная, профессивная в гуманном и социалистическом направлении посредственность; это -- канарейка, поющая с органчика социализма, пауперизма[3], гуманизма, професса, -- канарейка, постоянно верная вначале принятому ею камертону". Нередко приходилось ему в гостях схватывать что-либо забавное и тут же выражать его оригинальным образом. Однажды, сидя на диване, он облокотился на шитую подушку, очень туго набитую, жесткую: "Это не подушка, -- сказал он, -- а "Путь ко спасению"" {Сочинение Федора Эмина[4].}. Заметив понижение деятельности одного из самых почтенных профессоров, он охарактеризовал его именем новиковского журнала "Покоящийся трудолюбец"[5]. О сотрудниках "Москвитянина" сороковых годов (иначе "молодой редакции" этого журнала) он говорил: "Это не славянофилы, а спиртофилы". Редакция не осталась в долгу: она отвечала удачной эпиграммой. Зашла как-то речь о привычке редактора одного из лучших журналов ежедневно гулять по Невскому проспекту в 8 или 9 часов утра. "Неправда, -- возразил Щербина, -- он гуляет лишь в те дни, когда камердинер ему докладывает, что в воздухе пахнет пятиалтынным"[6]. Всем известно его стихотворение к тени Булгарина, с просьбой решить, кто из двух тогдашних литераторов продажней и подлей[7]. Особенно забавен был рассказ Щербины о том состоянии, в каком он обретался на вечерах у одной писательницы-поэтессы, любившей читать произведения пера своего[8]. Скука одолевала присутствующих, но не дождаться конца чтению было невежливо. Щербина решился прибегнуть к хитрости: он начал садиться у двери, ближайшей к выходу, чтобы, улучив добрый момент, скрыться незаметно. Раза три стратагема[9] удавалась, но потом хозяйка заметила ее и приняла свои меры: она клала бульдогов у обеих половин выходной двери. Как только Щербина привставал, намереваясь дать тягу, так бульдоги начинали глухо рычать и усаживали его снова в кресло...[10]

 Дорожа талантом привлекать внимание слушателей своими рассказами, Николай Федорович имел слабость завидовать тем, которые могли состязаться с ним, а иногда и превосходить его в том же искусстве. Однажды среди разгара его сатирического красноречия посетил нас И.А. Гончаров, воротившийся из своего путешествия[11]. Разумеется, он заполонил внимание гостей любопытным рассказом о виденных им странах, так что Щербина, как говорят теперь, стушевался. Я взглянул на него: он был печален и вскоре ушел.

 При выдающейся наклонности к сатире Щербина обладал верным чувством изящного, что и доказал как оценкой появившихся произведений наших поэтов, так и собственными стихотворениями, которые не были заурядными, но выдавались и внешней формой, и чувством или мыслью. Автор их действительно принадлежал к числу мыслящих и по взглядам своим склонялся всего более к славянофилам. Он преследовал каждого прогрессиста, который восхищается всем новым потому только, что оно ново, и который выставлен на посмешище словами поэта:

 Что ему книга последняя скажет,

 То на душе его сверху и ляжет[12].

 Щербина уважал предание и ценил лишь тот прогресс, который совершается на основании историческом, без разрыва с прошлым. На этом пункте он разделял взгляды Хомякова, Аксакова и Киреевского. Свидетельством этого, между прочим, служит изданная им книга "Пчела", то есть сборник для народного чтения и для употребления при народном обучении[13]. Самое название напоминает древнерусскую литературу. Содержание книги расположено по важнейшим предметам любознательности и душевной пользы русского человека, коренные стихии которого сохранились среди простого народа. Книга состоит из четырех отделов, и один из них "общеславянский", заключающий в себе сведения о славянах вообще, о Кирилле и Мефодии, некоторые песни болгар, сербов, словаков, чехов.