Другое важное достоинство графа Строганова состояло в том, что он радел о замещении вакантных кафедр свежими, капитально образованными силами. Из среды студентов, оканчивающих курс, он покровительствовал тем, которые желали посвятить себя ученому званию, и содействовал отправлению их за границу для усовершенствования в той науке, на кафедру которой они желали поступить. При нем явились в Московском университете такие личности, как Грановский, Соловьев, Катков, Леонтьев, Кудрявцев, Буслаев...
Корпорация студентов за время попечительства графа была примерная по своему стремлению к высшему знанию и по отношению к лекциям. Некоторые профессоры пользовались их особенною любовью за то, что дозволяли им в праздничные дни приходить к себе для бесед, сообщали им научные новости, дозволяли пользоваться книгами из своих библиотек и давали советы для их собственных работ. В pendant ко всему этому инспектор студентов был образцовый -- Нахимов, родной брат знаменитого защитника Севастополя. Не отличаясь ни дарованием, ни образованностью, даже плативший дань Вакху, он по какому-то благодатному инстинкту умел обращаться с молодежью. Студенты любили его, как родного, хотя и посмеивались над его наивностью. Много ходило о нем анекдотов, не выдуманных, а действительно бывших. Вот один из них, весьма характеристичный. Студентам запрещалось отпускать длинные волосы, за чем, разумеется, должны были наблюдать инспектор и его помощники. Одному из таких длинноволосых Нахимов несколько раз говорил сходить к цирульнику, но все напрасно: студент обещал, но не исполнял своих обещаний. "Слушай, -- сказал ему Нахимов, выведенный из терпения, -- если я еще раз встречу тебя {Нахимов, как и некоторые из профессоров, обходился тогда без церемонии, но студенты нисколько не обижались, что он пустое вы заменял сердечным ты.} в таком виде, то непременно исключу из университета. Даю тебе честное слово. Понимаешь?" -- "Понимаю, Павел Степанович". На другой или третий день Нахимов отправляется в университет. Повернув с Тверской улицы в университет по Долгоруковскому переулку, он, к ужасу своему, видит, что с другого конца этого переулка, то есть от Большой Никитской улицы, идет ему навстречу означенный студент, и неостриженный. Бедный инспектор очутился между Сциллой и Харибдой. Сдержать свое слово -- жалко студента; не сдержать -- значит признать себя бесчестным. Положение бедовое, но добряк удачно из него вышел. "Оборачивай назад, выезжай на Тверскую! -- кричит он кучеру. -- Скорее, разиня!" Кучер исполнил приказание и тем спас студента от беды, а своего барина от бесчестья.
Наконец, граф Строганов неизменно выказывал в своем обращении и мнениях самостоятельность и прямизну. Не страдая тщеславием и честолюбием, он не заискивал в высших сферах и не терпел угодничества. Доказательством служит его отношение к министру народного просвещения. Некоторые находили в нем неприветливость и сухость сердца, но как согласить с таким отзывом многие противоречащие ему факты? Граф всегда был готов помочь предприятию, если оно имело своим предметом что-нибудь полезное: так, он помог М.Н. Каткову и П.М. Леонтьеву при начале издания ими "Русского вестника". Равно не отказывал он в заступничестве ни цензорам, ни авторам, по поводу каких-либо их недосмотров или провинностей. Правда, он редко своих посетителей (если они состояли под его управлением) приглашал садиться: они обязаны были стоя вести с ним беседу {С.М. Соловьев получил приглашение садиться лишь после того, как занял место адъюнкта по кафедре русской истории.}, но зато эти стоящие нисколько не были стесняемы в изложении своих просьб и мнений. Граф охотно и снисходительно выслушивал дельные возражения.
В сороковых годах Московский университет мог похвалиться приобретением новых профессоров, молодых и талантливых, умевших поднять уровень высшего научного образования и возбудить в студентах не только любознательность, но и нравственные чувства стремления к благородным идеалам. Таковы были Грановский, Крюков, Соловьев, Катков, Леонтьев, Кудрявцев, Буслаев. Петербургские журналы "Отечественные записки" и "Современник", органы европеизма, открыли новую эру периодической прессы, равно как главный сотрудник их Белинский своими статьями открыл новую эру высшей литературной критики. Противовесом этих журналов служили в Москве представители славянофильства -- "Москвитянин" и отдельные сборники. Тогда же выступили многие литературные таланты, относящиеся к школе Пушкина и Гоголя как их последователи: явление, подобное романтической школе у немцев с ее представителями -- Тиком и двумя братьями Шлегелями -- или романтической школе во Франции с ее представителем В. Гюго. Целая плеяда даровитых беллетристов, с Тургеневым во главе, быстро заполонила внимание и любовь публики. Имена их известны теперь всем и каждому: Гончаров, Майков, Некрасов, Григорович, Фет, Полонский, Достоевский, Писемский, Салтыков (Щедрин), Островский, граф Л. Толстой... Об них-то, равно как и о других лицах, известных в нашей литературе и науке и с которыми выпало мне счастие познакомиться в течение трех десятилетий (30--50-х годов), хочу я поговорить в моих записках. Большинство их сошло в могилу и лично не было известно современному поколению. Посмотрите: в "Воспоминаниях" А.Я. Головачевой-Панаевой, из тридцати трех писателей осталось только двое (Е.Ф. Корш и граф Л.Н. Толстой), а из артистов (актеров), если не ошибаюсь, не осталось ни единого. Какая богатая жатва смерти! Какой бедный процент долгоденствия!
Свободное копирование
