Замечательно, что "Записки человека", возбудившие сильный говор среди читателей, интересовавшихся каждым движением мысли, приняты были вовсе неодинаково людьми того круга, от которых зависит приговор, подлежит ли осуждению такой-то литературный факт. В этой неодинаковости впечатления выразилось различие взглядов двух местностей (Москвы и Петербурга) на одно и то же направление. Если в одной из них высоко стоящие на общественной лестнице интересовались предметами отвлеченными, лежащими вне текущих и практических потребностей, то в другой лица той же высоты относились к этим предметам совершенно равнодушно: витай себе сколько угодно в поднебесных пространствах, Думали они, только не касайся земных порядков. В этом отношении статья моя, конечно, самая невинная: она ничего и никого не задела в земстве, даже не тронула чиновников бывшей управы благочиния.
Недаром говорит пословица: "Пришла беда -- отворяй ворота". Только что отдох я от передряги по поводу "Записок человека", как посыпались на меня инсинуации с благородных листов "Северной пчелы" за "Обзор русской литературы в 1847 году". Некто г. К. в фельетоне означенной газеты (1848, No 17) выставлял безнравственность мыслей, содержащихся в первой, общей части "Обзора". Я, например, указывая недостаточность личной, одиночной благотворительности, выводил отсюда заключение о необходимости заменить ее благотворительностью общественной, как прочнее обеспечивающей нуждающихся: обличитель нашел, что я отрицаю чувство милосердия, сострадания к ближнему. Отвечать на подобные толкования было бы всуе, а по тому времени и опасно. Но зато г. К. вскоре понес чувствительное наказание: Булгарин похвалил его фельетон в своих "Заметках, выписках и корреспонденциях" {"Северная пчела", 1848, No 22.}.
С первых месяцев 1848 года направление критики в "Отечественных записках" изменилось -- к лучшему или к худшему, не решаю вопроса, а ограничиваюсь лишь заявлением того факта, что критика не могла уже по-прежнему быть тенденциозной, служить известным идеям и стремлениям. Она должна была обратиться к другим предметам, выбрать иную цель, настроиться на иной лад. Собственно моей журнальной работе открылось дело, прямо подходящее к специальным моим занятиям. Обильный для нее материал представило "Собрание сочинений русских авторов" смирдинского издания. И вот с 1848 по 1857 год в отделах критики и наук явились разборы сочинений Кантемира, Д. Давыдова, Богдановича, Княжнина, Кострова и Аблесимова, Карамзина, Жуковского, А. Измайлова и других {Об Измайлове и Карамзине в "Современнике" 1849--1850 и 1853 гг.}. Все эти историко-литературные этюды нравились в свое время читателям, а преподаватели русской словесности пользовались ими как пособиями для своих уроков. Статьею "Карамзин как оптимист" {"Отечественные записки", 1857 г.} заключился девятнадцатилетний период моего сотрудничества в двух наиболее распространенных тогдашних органах нашей периодической прессы. Конечно, я писал и после в некоторые журналы, но это участие уже не было постоянным: оно являлось от времени до времени, вызывалось случайными, иногда неожиданными побуждениями.
Свободное копирование
