Я кончил гимназический курс в июне 1822 года, пятнадцати лет с половиной от роду. Публичный экзамен был для меня торжеством. Родители восхищались мною как первым учеником. На акте раздавали посетителям мое сочинение: "Об истинной славе", напечатанное в губернской типографии. Не содержа в себе ничего, кроме слов, слов и слов, оно было написано по всем правилам схоластической риторики: сначала предложение, потом доказательство, далее противное... все, чему следует быть в хрии. В пример ложной славы кого было привести, как не Наполеона? И вот я заклеймил его всеми клеймами позорного, кровавого честолюбца, Risum teneatis, amia... Тогда это не возбуждало смеха.
Что же, спрашивается, вынесли мы с собою по окончании гимназического курса? Своя ноша не тянет, говорится в пословице. Наша ноша не тяготила нас еще и потому, что она не была велика ни объемом, ни весом. Мы основательно прошли Закон Божий и русский язык, приобретя при этом значительный навык в литературном изложении. Преподавание латинского языка ограничилось этимологией, чтением истории Евтропия и нескольких биографий из Корнелия Непота; о переводах с русского на латинский, о так называемых экстемпоралиях не было и помину. Особенно жалели мы о наших скудных успехах в алгебре и геометрии, в чем надобно винить неискусство учителя. Сведений по истории и географии набралось немало, но они не представляли целостности и систематичности. Новые языки остались для нас страной неведомою, которую пришлось нам открывать впоследствии самим. Если прибегнуть к оценке наших успехов сравнительно с современным образованием гимназистов, то справедливо будет сказать, что мы едва ли выдержали бы экзамен в пятый класс нынешней гимназии. Я исключаю греческий язык, который у нас не проходился, а ставлю на вид только предметы, общие гимназическому курсу, как прежнему, так и настоящему. Такое сравнение говорит, конечно, в пользу новейшего состояния учебного дела, но вместе с тем оно не служит, однако ж, укором прошедшему. Нет, я вовсе не имел в виду укорять; напротив, я имею в виду совершенно другое, и именно вот что. При всем убеждении в непреложности прогрессивного хода вещей надобно помнить, что прогресс бывает двоякого рода: количественный и качественный. Можно преуспевать в ширину, и можно преуспевать в глубину. Нет сомнения, что при быстром развитии образования в такое-то время больше людей грамотных, больше знающих грамматику или арифметику, чем было до того лет за двадцать или за тридцать. Но отсюда не следует, чтобы каждая единица в позднейшем большинстве знала и грамоту, и арифметику, и грамматику непременно лучше каждой единицы прежнего меньшинства. Иногда выходит совершенно наоборот: многие личности старой эпохи превышали по развитости и знаниям людей, позднее их пришедших в мир. Применю эту мысль к гимназии моего времени. Мы кончили курс в числе девяти или десяти человек. По какому расчету, на каком основании каждый из нас должен быть поставлен непременно ниже каждого из девяти или десяти гимназистов, кончивших курс... хоть бы, например, в 1876 году? На основании меньшего количества знаний, вынесенных нами из школы? С этим нельзя не согласиться, но в то же время нельзя не заметить, что, при скудном научном запасе, мы приобрели в гимназии то, чего и теперь можно не приобретать: любознательность, охоту к чтению и самообразованию, восполнявшие недостаток школьного учения, привычку к работе, желание и способность быть полезными своим трудом. Вот те драгоценности, за которые мы с благодарностью, с доброю памятью расставались с нашими наставниками. Душевно желаю, чтоб и сын мой, в итоге своих воспоминаний, сохранил, подобно мне, воспоминание об искренней привязанности к месту своего воспитания.
Свободное копирование
