Со мной случилось большое несчастье. Я, как говорится, запутался. Запутался и нравственно, и житейски... Внутренняя жизнь моя свелась к полному и, как я думал, окончательному сомнению в самом себе. Мне казалось, что всё ложь, и вокруг меня, и во мне самом. Я слишком боялся смерти, чтобы решиться на самоубийство. И вот в полном отчаянии бросился в монастырь. Помню, зимой приехал я в один из лучших монастырей. Вид у меня был довольно подозрительный. Я ушёл из своего дома осенью, как беглец, в чём был. Бессмысленно метался из одного места в другое -- из Москвы в Рязанскую губернию, из Рязанской в Калужскую. И теперь, зимой, явился в монастырь в осеннем пальто и летней шляпе. Меня, вероятно, приняли или за помешанного, или за пропойцу, спустившего всё своё достояние. Не хотели пускать в гостиницу. И наконец, после долгого совещания, пустили в какую-то полутёмную комнату под лестницей. Не знаю, барская ли спесь во мне заговорила или другое что, но, несмотря на то, что я до такой степени поглощён был своим душевным горем, что не замечал ни холода, ни лёгкого пальто, ни летней шляпы, -- здесь всё заметил и был страшно оскорблён. И вот, точно подтолкнул меня кто. У меня были с собой довольно большие деньги. И как только монах ввёл меня в каморку под лестницу, я вынул и дал ему пачку денег. Монах на мгновенье как бы остолбенел. Потом быстро распахнул дверь. Кого-то крикнул. И, буквально извиваясь от поклонов, стал звать меня во второй этаж. Это было страшно и отвратительно. Но случись что-нибудь подобное теперь -- я отнёсся бы иначе. Я понял бы, что один скверный монах ничего не доказывает. Но тогда -- это подействовало на меня, как удар палкой по больному месту. Я буквально как сумасшедший выбежал из монастырской гостиницы и опомнился только на железнодорожной станции за несколько вёрст от монастыря... Конечно, я был неправ. Нельзя придавать значение такой мелочи. Но когда в душе нет ни одного живого места -- не рассуждаешь... Оглядываясь назад, я вижу, что Бог спас меня. И злой монах оказался для меня добрым гением: какой же я монах, в самом деле. Ну, а тогда очень тяжело было...
Моя религиозно-общественная деятельность было прервана, едва начавшись, в 1908 году, отчасти по зависящим, отчасти "по независящим" обстоятельствам...
В этом году я уехал из Москвы "за Волгу", как казалось, "навсегда"...
"Зависящей" причиной -- была личная катастрофа как результат вольных личных грехов.
А "независящие причины" заключались в том, что "отъезд" мой -- лишал меня возможности явиться назад по многочисленным литературным делам. По трём из них я был выпущен "под залог", а по остальным меня ещё не успел допросить следователь. За книги "Правда о земле", "Второе распятие Христа" и журнал "Стойте в свободе" -- я привлекался, кажется, по всем статьям Уголовного уложения: тут была 129 ст. -- о низвержении существующего строя, 73 -- о кощунстве; оскорбление величества и пр., и пр., и пр.
Итак, "уехав" и "уклонившись" -- я стал "нелегальным", что и продолжалось до 5 марта 1917 года, когда организационный комитет Коломенской части выдал мне наконец долгожданный "вид на жительство"!
Девять лет -- не малый срок!
И я могу сказать по совести, что прожил его недаром.
Путь к Церкви любви, радости, новой христианской общественной жизни лежит через путь ледяной церкви. Чтобы растаял лёд, надо пройти весь путь до конца, надо отречься от всех страстей, не для того, чтобы стать безразличным, слабым, бездушным, а для того, чтобы загореться новой страстью, перед которой все страсти в мире -- пустая суета, мёртвые тени подлинной жизни. Чтобы научиться любить других, надо много слёз выплакать, надо быть жестоким к себе -- во всяком случае, неизбежно взойти на страшную высоту духа, надо пережить отчаяние -- надо победить искушения Христа.
Но где и как должен свершиться этот путь?
Чтобы не было никаких недомолвок, я со всей резкостью и прямотой отвечу на этот вопрос.
Самым верным, а может быть, и единственным путём (последнего я не решаюсь утверждать) я считаю фактический затвор, фактическое удаление в пустыню, фактическое подвижничество. Подвижничество св. Антониев великих и Макариев. Подвижничество не для самоспасания -- а для достойного служения Богу, людям и миру.
Свободное копирование
