Я лично знаком был с о. Владимиром Востоковым, когда он был ещё сельским священником .
Это очень хороший, очень верующий батюшка, искренно желающий "приносить пользу". В нём не было ни "фанатизма", ни большой силы. Ни тени каких бы то ни было революционных настроений.
О. Востоков был самый обыкновенный хороший человек. И при этом ещё истово-церковный. Если вы возьмёте "Отклики на жизнь", из-за которых идёт теперь такая "борьба", -- вы не найдёте там ничего яркого, бунтующего или даже просто "оригинального". Это самый обычный духовный журнал для среднего читателя, с стихами на благочестивые темы, с статьями, испещрёнными евангельскими текстами, с рассказами о чудесах Иоанна Кронштадтского.
Нужна особая минута, какая, может быть, случается с человеком раз-два в жизни, чтобы с глазу на глаз, уставший, притихший, как больной ребёнок, он вдруг открыл вам свою исстрадавшуюся душу. Вы не смотрите, что в голосе его столько убеждений, таким острым огнём горят глаза, -- чем больше силы в слове, тем ярче жажда грядущего града. Я теперь никогда не верю, что люди искренно песок принимают за святой град, -- это от нетерпения, от ревности, что найти его не удаётся.
Это "теперь" началось для меня с тех пор, как однажды пришёл ко мне N .
Я почти не был знаком с ним. Встречались всего несколько раз. Но он был очень популярный, видный деятель, и я хорошо знал его по рассказам. Это была гордость усевшихся на песке. На него всегда ссылались, как на неопровержимое доказательство, что и песок может быть святым градом: "Вся суть в точке зрения".
Пришёл он в необычное время, почти ночью. Не раздеваясь вошёл в комнату, сел на первый попавшийся стул и не глядя на меня резко сказал:
-- Можно на десять минут?
-- Конечно, пожалуйста...
-- Не притворяйтесь, -- неожиданно крикнул он, вскакивая со стула, и, сдержавшись, быстро заходил по комнате.
Помню, странное чувство тогда охватило меня. Оно всегда бывает, когда свершается что-нибудь большое. Точно ты знаешь наперёд, что всё это обязательно так будет, и покорно отдаёшься факту, не удивляешься, а ждёшь и предчувствуешь.
-- Вы нашли? -- грубо засмеялся он, останавливаясь против меня: -- Вы иезуит, лжец -- слышите!.. не смейте мне возражать... вы смерти боитесь. Нелепый обман, больше ничего... Бессмертие... воскресение, -- лицемерное ханжество или тупоумие -- выбирайте любое...
Он говорил бессвязно, не давая мне сказать слова.
-- Я вам не верю, слышите: не верю ни одному вашему слову... Вы ловкий мошенник, надувающий всех... Христос, Воскресение, Церковь... Да знаете ли вы, знаете ли вы, что я плюю на вашего Христа, плюю и ногой растираю... Не морщитесь, это тоже притворство. И вам всё равно, всё равно... вы не верите...
Зачем, отвечайте мне: зачем вы, подлые изуверы, до двадцатого века донесли ваше гнусное нелепое враньё, сумасшедший бред о каком-то полубоге? Отвечайте мне: ел он? пил он? все функции совершал? Полубог, а?.. Зачем вы мучаете людей вашим изуверством... Признайтесь мне одному с глазу на глаз... Послушайте...
Он наклонился ко мне:
-- ...Признайтесь... я никогда никому не скажу, клянусь вам... Скажите, что вы... ну, что вы для своего спасения... для самовнушения... одним словом... что вы Христа не признаёте, в бессмертие не верите, что вам так же страшно жить, как и всем, что вы ничего, ничего не знаете... Мой визит нелеп... Скажите это -- я уйду и ни слова никогда никому...
И сразу меняя тон, не дожидаясь моего ответа (я знал, что он и не нужен ему), тихо, так что я, скорей, почувствовал, чем расслышал, сказал:
-- Верите... знаю... так это я.
Вот я посижу, -- с расстановкой продолжал он, -- расскажу вам всё и уйду, забудьте этот нелепый вечер. Я сам не знаю, зачем к вам пришёл. Так... Всё "так" на этом свете. И больше ничего.
Мне нужно сказать вам... зачем? Чорт его знает зачем. Я ни во что не верю: в Бога не верю, в жизнь не верю, в смерть не верю, в бессмертие не верю и даже... в революцию не верю. Вы удивляетесь? Вы слышали меня на митингах? Это от отчаяния. Да, да, от злобы, что поверить не могу, так нате же, мол, вам: верю, буду верить -- хочу верить и буду. Плачу, пулю готов в лоб пустить, а кричу, как фанатик... Сегодня со мной что-то делается. Вас вспомнил. Думаю: пойду скажу, что, мол, лгу я... Вы, ради Бога, молчите. Так нужно. Пришёл, выложил нутро и домой за дело... Вы нашли -- ну и поздравляю вас. Прощайте. Всё это очень глупо, конечно.
Он встал и не прощаясь пошёл из комнаты. Из прихожей он крикнул мне:
-- А ведь я вам новый козырь дал? Рады, поди...
Отравилась никому неизвестная, никому ненужная девушка, всеми брошенная, всеми презираемая... Может быть, и об этом говорить неприлично, как неприлично расплакаться на балу? Пусть так. Те, у кого такая же святая, такая же несчастная душа, как у неё, поймут.
Она спустилась до самого дна грязи, упрямо-сосредоточенно ища и в разврате неведомого Бога. Это юродство. Это абсурд, понятный лишь нам, русским. Проститутка, пьяная, униженная, хуже всякой собаки, она испытующе, со скорбным недоумением, всматривалась в глаза приходивших к ней мужчин. Отдавая тело своё на позор, душу свою на распятие, она, ценой нечеловеческих мук, хотела купить себе веру в Бога и жизнь... Она ждала. Она искала в вине, в грязи, в унижении своём святого, незримого града.
И он почудился ей. Почудился ей в любви. Она готова была вложить в своё чувство всю надежду свою, всю нестерпимую боль, всю неизведанную радость. Быть с ним, служить ему, душу свою отдать за него, выстрадать ему его счастье -- это был первый, неясный гул, донёсшийся до неё из таинственного, так мучительно желанного града... Она погибла, потому что он не понял. И на душе его навсегда осталась ссадина её тоски.
В последний вечер она пришла, как всегда, поговорить.
-- Послушайте, -- сказала она, -- ну, а если я не могу жизнь переменить, тогда что? Знаю, что в грехе вся, чувствую позор свой, а исправиться не могу. Что ж, жить всё-таки? Грешить, но жить?
-- Я не верю в такой случай, -- ответил он, -- кто действительно сознает грех, тот сможет зажить по-новому.
-- Ну, а если?
-- Послушайте, это нелепый пример. Поймите вы, почувствовать грех может только тот, кто почувствует любовь к людям. Всякий стыд, всякое раскаяние в основе своей носит любовь. В любви же бесконечный источник сил. Человеку дана свободная возможность в одну тысячную долю секунды из разбойника стать святым. Нужно учиться любить.
-- Это вы мне говорите, учиться любить? Мне? Я-то люблю, -- странно засмеявшись, сказала она, -- а вот меня-то...
-- Разве...
-- Не любит, -- крикнула она, -- когда шла сюда, думала, может быть...
Она ушла не договорив, а через два дня в газетной хронике стояло: "В N-ском переулке отравилась карболкой Н. В. М.".
Святой град не открылся ей при жизни. Да будет воля Твоя.
Видный революционер и захудалая проститутка, что общего между ними?
Общее между ними то же, что и между всеми истинными русскими интеллигентами. Боль их, томительная, безысходная мука о святом граде, неутешный плач и глубоко, стыдливо скрытая от глаз, беспрерывная мольба к неведомому Богу...
Свободное копирование
